Сообщений в теме: 2

[владелец]

Навстречу нам продвигается юбилей начала Великой Революции  ---ее первого этапа , называемого Февральской революцией Ее принято считать предтечей ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ; возможно, конечно,  рассматривать обе революции и промежуточный этап между ними как некий единый процесс, чему дает пример периодизация Великой Французской  революции, которая развивалась от более умеренных преобразований к более углубленным и решительным. В таком случае есть вроде бы основания считать события Февраля началом Великой революции, которая   7 НОЯБРЯ  вышла к решающему этапу, а затем продолжалась в условиях Гражданской войны и военного коммунизма к дальнейшим преобразованиям системы и строя (что вроде бы подтверждает принятый на какое то время самими  большевиками термин Октябрьский переворот)  Можно, конечно, отнести это на переименование Октябрьского вооруженного восстания Так  что как мы видим несколько двойственно. если интересно мое мнение, то Французская революция вела в любом случае к  утверждению нового, более прогрессивного буржуазного строя при всех вариантах его практического воплощения при реальном взаимодействии демократических институтов и свмой большлй амплитуде событий. 1917 год в отличие от этого имел подобную амплитуду более крайних точек --- мог утвердиться тот или иной строй

 

   На тему этих событий делались публикации, статьи, монографии, значительных объемов книги. Помимо всех других аспектов представляют интерес исторические портреты деятелей этого всемирно-исторического процесса. Особый интерес представляет в числе прочих Павел Николаевия Милюков

  О нем рассказывается в превосходном исследовании-статье Елены Хорватовой (псевдоним Елены Викторовны Ярошенко, ведущего научного сотрудника Российской государственной библиотеки.) 

 

             Кем был господин Милюков?

 В первые месяцы революции 1917 года огромную роль в ней играли тогдашние либералы — кадеты. Лидер партии, Павел Милюков стал первым министром иностранных дел во Временном правительстве, а иногда его мнение было и вовсе решающим. Но всего за несколько месяцев инициативу перехватили левые — эсеры, а затем и большевики. Милюкову пришлось уехать из России, в 1943 году он скончался в оккупированной немцами Франции.

 

 

Милюков Павел Николаевич

(1859-1943)

 

Депутат III и IV Государственной Думы. Один из основателей кадетской партии, член ЦК, в 1907 (март-октябрь) и в 1916 (с февраля) – председатель ЦК кадетской партии. Председатель фракции кадетов в Государственной Думе. Министр иностранных дел Временного правительства.

Угол Сивцева Вражка и Староконюшенного переулка (фото начала 20 века)

Павел Николаевич Милюков – потомственный дворянин, родился в Москве в семье архитектора. Жили Милюковы на Арбате в Староконюшенном переулке. Павел окончил Первую Московскую гимназию в Сивцевом Вражке, выпускники которой славились высоким уровнем интеллектуального развития. С ранней юности его привлекала гуманитарная область знаний, он интересовался творчеством античных авторов, классической музыкой, писал стихи.

По окончании гимназии П.Н. Милюков вместе со своим товарищем, князем П.Д. Долгоруковым добровольцем отправился на Русско-турецкую войну. Служил он, правда, не в боевых частях, а в качестве казначея войскового хозяйства, а затем – уполномоченным московского санитарного отряда в Закавказье. И все же за свое военное прошлое получил со временем от друзей шуточное прозвище Милюков-Дарданелльский.


Шарж "Милюков-Дарданелльский"

По возвращении в Москву П.Н. Милюков поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В 1879 году после смерти отца, Николая Павловича Милюкова, семья оказалась на грани разорения, и Милюков вынужден был за копейки давать уроки, чтобы как-то обеспечить мать.

В университете проявился интерес Милюкова к политической деятельности. Он стал принимать активное участие в студенческих сходках. В 1881 году «за политику» он оказался в Бутырской тюрьме под арестом. Арест продлился всего несколько часов, но из университета Милюкова исключили. Завершить образование и получить диплом он смог только год спустя.

Как историк П.Милюков находился под сильным влиянием выдающихся ученых В.О. Ключевского и П.Г. Виноградова. По окончании университета в 1882 году он остается при исторической кафедре работать над магистерской диссертацией. В конце 1890 года в журнале Министерства народного просвещения началась публикация его магистерской диссертации «Государственное хозяйство России в первую четверть XVIII века и реформа Петра Великого». В 1892 году она вышла отдельным 600-страничным изданием, в котором тщательно анализировался обширнейший архивный материал. Первый труд молодого историка был удостоен премии имени С.М. Соловьева, заставил говорить о нем как о серьезном исследователе.


Московский университет

В том же 1892 году диссертация была представлена к защите. Профессора Московского университета высоко оценили работу молодого коллеги, на Ученом совете обсуждалось даже предложение о присвоении Милюкову сразу докторской степени. Однако В.О. Ключевский выступил против, считая это преждевременным. Отношения между учителем и учеником оказались навсегда испорчены. А ведь их связывала большая дружба.

Леонид Пастернак. На лекции профессора Ключевского (фото картины из Википедии)

Именно в доме В.О. Ключевского Милюков познакомился со своей будущей женой Анной Сергеевной Смирновой, дочерью ректора Троице-Сергиевой Духовной академии. В семье Павла Николаевича и Анны Сергеевны родилось трое детей – сыновья Николай и Сергей и дочь Наталья.

В студенческих кругах П.Н. Милюков пользовался большим уважением. Известный политик, историк и публицист А. Кизеветтер, бывший учеником Милюкова, вспоминал: «…Лекции Милюкова производили на тех студентов, которые уже готовились посвятить себя изучению русской истории, сильное впечатление именно тем, что перед нами был лектор, вводивший нас в текущую работу своей лаборатории, и кипучесть этой исследовательской работы заражала и одушевляла внимательных слушателей. Лектор был молод и еще далеко не был искушен в публичных выступлениях всякого рода. Даже небольшая аудитория специального состава волновала его, и не раз во время лекции его лицо вспыхивало густым румянцем. А нам это было симпатично. Молодой лектор сумел сблизиться с нами, и скоро мы стали посещать его на дому. Эти посещения были не только приятны по непринужденности завязывавшихся отношений, но и весьма поучительны. Тут же воочию развертывалась перед нами картина кипучей работы ученого, с головой ушедшего в свою науку. Его скромная квартира походила на лавочку букиниста. Там нельзя было сделать ни одного движения, не задев за какую-нибудь книгу. Письменный стол был завален всевозможными специальными изданиями и документами. В этой обстановке мы просиживали вечера за приятными и интересными беседами».


Александр Александрович Кизеветтер

Милюков преподавал в Московском университете два года, но в 1895 году был уволен и отправлен в ссылку. Причиной наказания послужило увлечение политикой – направившись в 1894 году в Нижний Новгород читать просветительские лекции по истории русского общественного движения со времен Екатерины II, П.Н. Милюков позволил себе во время выступлений смелые высказывания о необходимости государственного переустройства России. Содержание лекций вызвало резкое  недовольство властей. Присутствовавший на них нижегородский вице-губернатор Чайковский лишился за это своей должности. На Милюкова поступил донос о его связях с организаторами I студенческого съезда, и по распоряжению министра народного просвещения Делянова вольнодумствующий приват-доцент был отлучен от университета и от Москвы. За «дурное влияние на молодежь» и чтение антиправительственных лекций перед аудиторией, которая (как было сказано в официальном акте) не могла «критически отнестись» к их содержанию, Милюкова в административном порядке выслали в Рязань.

Рязанская ссылка, однако, не прервала научной деятельности Милюкова – он углубленно занялся археологией, а также начал работу над главным трудом своей жизни – «Очерками по истории русской культуры».

После окончания срока рязанской ссылки Милюкова, не отказавшегося полностью от политической деятельности поставили перед выбором: либо ссылка в Уфу, либо высылка за границу. В это время Павел Николаевич получил приглашение из Болгарии − ему предлагали заменить скончавшегося в 1895 году профессора М.П. Драгоманова в должности заведующего кафедрой истории Софийского университета. Это было почетное и многообещающее предложение, и Милюков весной 1897 года отправился в Болгарию.

В Софии им были написаны работы по истории болгарской конституции и сербско-болгарских отношений. «Болгарский период» оказался плодотворным, но длился недолго. Ему пришлось покинуть Софию по нелепому и почти анекдотическим поводу. 6 декабря 1898 года (по ст. ст.), в день именин Николая II, Милюков в числе других российских подданных, находившихся в болгарской столице, присутствовал на молебне во здравие царя, но не явился вечером на торжественный прием к русскому послу в Софии Бахметьеву. Этот непочтительный поступок вызвал сильнейшее раздражение, и болгарскому правительству было предъявлено требование уволить Милюкова из Софийского университета.

Софийский университет в начале 20 века

Однако два года, проведенных в Болгарии, Милюков не просто преподавал, но и занимался фундаментальным изучением истории и культуры южных славян. В России его позже признавали одним из крупнейших специалистов по Балканскому вопросу. В 1899 году истек срок заграничной высылки Милюкова. Ему было разрешено вернуться на родину.

Приехав в Россию в 1900 году, П.Н. Милюков снова занялся политикой и сблизился с группой публицистов, объединившихся вокруг оппозиционного народнического журнала «Русское богатство», – Н.К. Михайловским, В.А. Мякотиным, А.В. Пошехоновым. На одном из политических собраний Павел Николаевич снова открыто высказал антиправительственные суждения, из-за чего был подвергнут аресту и около шести месяцев провел в тюрьме. Находясь в заключении, он получил письмо от своего друга − американского миллионера Чарльза Крэйна с предложением летом 1903 года приехать в США для чтения лекций.

Выйдя летом 1901 года на свободу, Милюков, заслуживший репутацию «отпетого оппозиционера», был ограничен в правах – ему было запрещено проживать в столице. Пришлось, в ожидании решения о своей дальнейшей судьбе, поселиться на станции Удельная близ Петербурга. Представители демократической интеллигенции в начале 1900-х годов много говорили о необходимости создания либерального журнала, который намечалось издавать в Штутгарте. Милюков получил предложение стать главным редактором этого журнала, получившего название «Освобождение». Принять на себя такую ответственность Павел Николаевич не рискнул, но все же стал сотрудничать с журналом и даже написал программную статью «От русских конституционалистов» для первого номера.

Между тем власти вновь предоставили Милюкову право выбора: или трехгодичная ссылка в восточные губернии без права возвращения в столицу, или еще шесть месяцев тюрьмы. Он выбрал тюремное заключение, но попросил разрешения перед этим съездить в  Англию, чтобы усовершенствовать свой английский для предстоящих лекций в США. Разрешение было дано (тем не менее, Милюков продолжал считать представителей власти сатрапами и палачами).


Лондон. Пиккадилли, начало 20 века
 

В Англии Милюков познакомился со своим главным − в недалеком будущем − политическим противником. «Ленин присматривался тогда ко мне, - писал он в мемуарах, − как к возможному временному (скорее «кратковременному») попутчику − по пути от «буржуазной» революции к социалистической. По его вызову я виделся с ним в Лондоне в его убогой келье».

Вернувшись из Англии, Павел Николаевич, по собственным словам, "захватил из дома подушку" и отправился в «Кресты». В тот день было воскресенье, и в тюрьме его не приняли. «Я вернулся к семье, в Удельную, − пишет он, − и, уже лучше оснащенный, в сопровождении жены, совершил на следующее утро свое путешествие в тюрьму. На этот раз келья была приготовлена». В тюрьме Милюкову были созданы условия для работы и он написал первый выпуск третьей части «Очерков по истории русской культуры».
Друзья Павла Николаевича сразу же принялись хлопотать о его освобождении, и в результате его заключение не продлилось и трех месяцев...

 

 

В 1903 году П.Н. Милюков отправился в Соединенные Штаты Америки для выступлений с публичными лекциями. Только в Чикагском университете он прочел 12 лекций о современном положении в России, к тому же, множество других выступлений Милюкова прошло в общественных организациях.
Зиму и весну 1904 года Павел Николаевич провел в Англии, продолжая работу над третьим томом «Очерков по истории русской культуры» и изучая в Британском музее материалы по истории славян. Летом 1904 года в связи с подготовкой лекционного курса Милюков совершил путешествие на Балканы, побывал в Далмации, Боснии, Герцеговине, Черногории (тот же маршрут он повторит затем и в 1908 году). Но «чистая наука» и преподавательская деятельность не давали полного удовлетворения его душе. Милюкова интересовала политика… На пути с Балканского полуострова в США он остановился в Париже, где была организована конференция трех оппозиционных и пяти революционных российских организаций для выработки общей тактики "в борьбе с самодержавием". Павел Николаевич вместе с П.Б. Струве, князем Петром Долгоруковым и В.Я. Богучарским представлял на конференции «Союз освобождения», в совет которого был кооптирован в октябре 1904 года.
В Россию он вернулся только в 1905 году, узнав о начавшейся в стране революции, и сразу включился в политическую борьбу. Он выступал с лекциями перед представителями интеллигентских кругов Москвы и Петербурга, преимущественно – в частных домах, где встречались группы единомышленников, свел знакомства с передовыми земскими деятелями и организаторами профессиональных союзов.
«По современному свидетельству, – писал П.Милюков, – мне предшествовала – по крайней мере, в данной среде – репутация «отпетого революционера». (…) Как оказалось, риск полицейского вмешательства только обострял интерес к политическим докладам. Они входили в моду в лучших домах».
По воспоминаниям друзей, слушать Павла Николаевича "всегда было наслаждением: глубокий голос баритонального тембра, прекрасная дикция, образный язык, чисто московское произношение и иногда проскальзывавшие выражения прошлого столетия… Построение речи ясное, логичное. Он был оратором англосаксонского типа: говорил просто, спокойно, без излишнего пафоса, без пышных и цветистых фраз. Почти не прибегал к жестикуляции; у него был только один, но очень характерный жест − он слегка выдвигал вперед правую руку, словно что-то выкладывал перед слушателями на кафедру, это почему-то помогало лучше воспринимать произносимые им слова».


Лев Троцкий

Даже такие антагонисты Милюкова, как Лев Троцкий, признавали, что Павел Николаевич выделялся из среды либеральных политиков. И «мода на Милюкова» оказалась неслучайной.
«Бывший московский профессор истории, автор значительных научных трудов, затем основатель кадетской партии, слившейся из союза либеральных помещиков и союза левых интеллигентов, Милюков был совершенно свободен от той несносной, отчасти барской, отчасти интеллигентской черты политического дилетантизма, которая свойственна большинству русских либеральных политиков. Милюков относился к своей профессии очень серьёзно, и это одно его выделяло», - писал Троцкий в своей "Истории русской революции".
Милюков сам оценивал свои выступления и себя как публичного оратора весьма высоко: «Я не чувствовал никакого психологического сопротивления аудитории. Мои факты и выводы принимались без критики: на докладчика смотрели, очевидно, как на авторитетного учителя».
Марк Вишняк, юрист, публицист, близкий к революционным кругам (и впоследствии, в эмиграции редактор Русского отдела американского журнала "Тайм"), вспоминал: «Поздней весной пятого года Милюков появился на московском горизонте после долголетнего полу-изгнания полу-добровольного пребывания заграницей: в Болгарии, Франции, Америке. Милюкова в «португальском замке» (особняк В.А. Морозовой на Воздвиженке) показывали, на него заглядывались, хозяйка им «угощала». Он был с пушистыми, аккуратно расчесанными усами, отливавшими рыжим цветом, с реденькой бородкой, - совсем не таким, каким его знала широкая публика в думские годы и в годы парижской эмиграции. Прозвище «Каменный кот» относится именно к этой поре жизни Милюкова».
Для П.Н. Милюкова всегда были открыты двери многих московских домов, в том числе и другого известного в городе особняка, принадлежавшего клану текстильных магнатов Морозовых – роскошного «палаццо» вдовы миллионера Михаила Морозова Маргариты Кирилловны. М.К. Морозова вспоминала, что в ее доме «как-то сами собой организовались лекции, на которые стекалось очень много народа». В качестве лектора снова блистал П.Н. Милюков, который, помимо возможности выступать в роли пропагандиста и агитатора, был весьма заинтересован в дружеских отношениях с хозяйкой дома, красавицей-вдовой.
«Очаровательная хозяйка дома сама представляла интерес для знакомства, – вспоминал Милюков, – тем более, что со своей стороны сама проявила некоторый интерес к личности оратора. Несколько дней спустя я получил визит ее компаньонки, которая принесла пожертвование в несколько тысяч на организацию политической партии».

Штермберг В.К. Портрет Маргариты Морозовой

Маргарита Кирилловна, захваченная общим порывом к свободе, жертвовала на создание кадетской партии крупные денежные суммы и даже позволила провести в собственном доме коалиционный съезд партии Народной свободы, хотя министр внутренних дел Трепов пытался из Петербурга этому воспрепятствовать.
Милюков часами просиживал в гостиной Маргариты Морозовой, рассуждая об идеалах конституционной демократии и… увлекся красивой, интеллигентной женщиной. Дела заставили его оставить Москву, но Маргарита Кирилловна получала от Милюкова нежные письма, свидетельствующие о серьезности его чувств (письма сохранились в архиве Маргариты Морозовой в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки):
«Мне страшно нужно Вас видеть, Вас чувствовать близко: я уверяю себя, что Вы ведь скоро приедете… и сам себе не верю… Я и жду Вас, и боюсь смертельно этого свидания. Оно столько должно дать, столько выяснить, и вдруг, что, если со спокойным тактом светской женщины Вы мне скажете, что я думаю и чувствую как мальчик!»
«На душе стало немножко спокойнее – какой-то отлив, затишье после бури. Перечитал в этом настроении все письмо и стало немножко стыдно… Может быть, потому, что писал его как будто 16-летний, а не 46-летний субъект; может быть, потому, что как-то очень уж бледно легло на бумагу все, что терзало и мучило в последние дни; может быть, и самый предмет – или лучше повод – терзаний и мучений как будто не такой уж реальный, как кажется; может быть, все это как-то чересчур по-детски прочувствовано. Но пусть все идет к Вам, а вы уж там разберете – и, должно быть, поставите три с минусом, если не меньше».
«Почему я люблю Ваше лицо? Ведь не потому, что оно абсолютный образец красоты. Я люблю не одну его красоту, но и недостатки; и, может быть, даже недостатки в нем люблю больше его красоты, потому что эти недостатки делают это лицо индивидуальным, дают ему характер. Мне эта живая связь дорога».
Письма Милюкова сохранили следы слез Маргариты Кирилловны – не так просто было разобраться в собственном сердце и определить, насколько близок ей этот человек.


Валентин Серов. Незавершенный портрет Маргариты Морозовой

Завершив цикл политических лекций в Москве, Милюков отправился, по его собственным словам, «в турне» по провинции с аналогичной миссией. Кроме «пропагандистских и агитационных» целей он ставил еще одну задачу – найти единомышленников для организации либеральной партии и состоятельных людей, готовых пожертвовать деньги на партийное строительство.
«До этого момента русская прогрессивная общественность не была никак организована, и этот первый организационный шаг имел очень важное политическое значение, - вспоминал Милюков. - С моими планами он совпадал всецело. Провозглашая основной политической задачей введение конституционного строя, надо было готовить общество к выполнению конституционных функций, то есть в самом спешном порядке создать группы, объединенные общими политическими целями. Подготовка для создания «конституционно-демократической» партии была только частью этой общей задачи».

"Каменный кот" Милюков

Одним из главных центров политической борьбы оставался Санкт-Петербург, столица Российской империи. «В Петербурге события скачут как в калейдоскопе», - говорил Милюков. При активном участии Милюкова организуется Союз писателей и ученых, в котором его избирают председателем. А когда отдельные профессиональные организации объединяются в Союз союзов, Милюков становится его председателем. Этот пост П.Н. Милюков занимал в мае-августе 1905 года.
В качестве одного из первых шагов на избранном пути Милюков занялся реформированием профессиональных союзов, стараясь придать им более яркую политическую окрашенность. Тут его интересы пересеклись с непримиримыми оппонентами либералов – социал-демократами и их лидером Львом Троцким. «Особенно социал-демократы, стремившиеся перехватить монополию общественной организации, обличали союзы как раз за то, в чем я видел главное их назначение: за то, что из строго профессиональных по форме они явно становились политическими,  - утверждал П. Милюков. – С.-д. предпочитали видеть в союзах нейтральную почву для насаждения собственной культуры. Я отвечал им, что в союзах достаточно места для всех… Этого-то они и боялись. Вместе с ростом союзного движения росла их подозрительность. Меня лично они сделали козлом отпущения за то, что я хочу подтянуть союзы к уровню самого умеренного из политических течений – конституционно-демократического. Троцкий распространял эти обвинения с меня на весь Союз союзов. По его мнению, эта организация «Представляла собой организационный аппарат для приведения разношерстной оппозиционной интеллигенции в политическое подданство земскому либерализму – самому отсталому и косному из объединяющихся течений».
Милюков и Троцкий так и остались политическими антагонистами. Павел Николаевич и в эмиграции сетовал, что Троцкий перенес «со Струве на меня весь свой политический прицел».
В августе 1905 года П.Н. Милюков в числе других политиков-либералов был снова подвергнут аресту и заключен в петербургскую тюрьму «Кресты». Режим заключения, тем не менее, был, даже по мнению самих заключенных, довольно мягким.


Тюрьма "Кресты" в Санкт-Петербурге

«По крайней мере, в течение проведенного в тюрьме месяца нас ни разу не беспокоили допросами. И вообще, на тюремном режиме отразились новые веяния, - вспоминал позже Милюков. – Начальник тюрьмы проявлял все признаки либерализма. Меня он познакомил с тюремными порядками и обсуждал со мной, как организовать труд тюремных сидельцев, их развлечения и библиотечное дело. На свиданиях с женой нас уже не разделяла двойная решетка; нам отводилась особая комната, и жена свободно передавала мне последние листки нелегальной литературы. Раз в неделю приезжал навестить меня из Удельной мой приятель… Начальник отводил нас в свой кабинет, и мы погружались в шахматную партию, которая не ограничивалась точным сроком; попутно я узнавал тут о важнейших событиях за неделю. Свой досуг я на этот раз решил употребить на чтение и перечитывание народнической литературы. В тюрьме имелась неплохая библиотека… Было время и отдохнуть.
Я опаздывал к намеченному земскими конституционалистами съезду… Но добрые друзья решили отложить съезд до моего возвращения».
Вероятно, целью ареста и заключения либералов было не столько стремление правительства жестоко их наказать, сколько желание временно изолировать от общества наиболее активных оппозиционеров, чтобы дать возможность политическим страстям бурного 1905 года утихомириться. Но политики «успокоения» вовсе не желали. Либералы поставили задачу создания (по словам Милюкова) «открытой политической партии в европейском смысле слова».
Вскоре была создана конституционно-демократическая партия (или «Партия народной свободы»), выдвигавшая достаточно революционные для своего времени лозунги. Павел Милюков, относившийся к числу ее создателей и бессменных лидеров, а с 1907 года бывший председателем ЦК, вызывал «ревнивое чувство» у своих оппонентов.
«Просвещенная ограниченность и обывательское лукавство, поднявшиеся на высоты политической «мудрости», − эти черты как нельзя более к лицу лидеру кадетской партии», - утверждал Л. Троцкий.
О причинах безоговорочного лидерства П.Н. Милюкова в кадетской партии писала его коллега по политическому лагерю, член ЦК партии кадетов журналистка Ариадна Тыркова-Вильямс: «В партии было много незаурядных людей. Милюков поднялся над ними, стал лидером прежде всего потому, что хотел быть лидером. В нем было редкое для русского общественного деятеля сосредоточенное честолюбие. Для политика это – хорошая черта».

Александр Керенский

Лидерские качества замечал в Милюкове и А.Ф. Керенский. Он отмечал, что они заставили почтенного профессора оставить ученую карьеру и посвятить себя политической деятельности: «По своей натуре Милюков был скорее ученым, нежели политиком. Не обладай он темпераментом бойца, который привел его на политическую арену, он скорее всего сделал бы карьеру выдающегося ученого».
Однако многие партийные товарищи при всем том относились к Милюкову без особого пиетета (хотя сам Павел Николаевич далеко не всегда это понимал и чувствовал). Та же Ариадна Тыркова-Вильямс вспоминала: «Среди нас он был только первый между равными. Хотя почет и власть очень любил, любил быть на виду. Этого всю жизнь искал. Но прирожденной властности в нем не было. Его пухлая ладонь пожимала руку как-то безразлично, не передавая того тока, силу которого чувствуешь даже при случайной встрече с крупным человеком. От Милюкова не исходило того магнетического воздействия, которое создавало власть Наполеону или в наше время Гитлеру. (…) Милюков этой непосредственной природной силы, покоряющей людей, был лишен. Но в нем было упорство, была собранность около одной идеи, была деловитая политическая напряженность, опиравшаяся на широкую образованность».
Вот это упорство и деловая собранность позволили Милюкову выдвинуться на первые роли политической сцены, где приходилось действовать уже по-новому, более дипломатично. Вечный поиск компромисса и желание Милюкова примирить противоборствующие стороны часто негативно воспринималось даже его соратниками по борьбе.
Милюков был мастером и принципиальным сторонником компромисса: во внутрипартийных и и позже в межфракционных отношениях в Думе, и его (порой не без оснований) обвиняли в политиканстве, закулисных интригах и двоедушии. Однако умение гибко лавировать между политическими полюсами и вечные поиски компромиссов (за которые и справа и слева лидера кадетов клеймили и обвиняли в "трусливом либерализме") уживались в Милюкове с личным мужеством, многократно проявленным им в решительные моменты. По свидетельству близко знавшего Павла Николаевича (и достаточно критически относившегося к нему) князя В.А. Оболенского, у него совершенно отсутствовал  «рефлекс страха».

В 1905 году именно Милюков считался наиболее опасным для государственной власти оппозиционером и находился под пристальным вниманием политического сыска. Кандидат исторических наук З.И. Перегудова в своей работе «Департамент полиции и П.Н. Милюков» приводит интересные данные о материалах в картотеке наблюдений Департамента полиции:
«Заметное место в его [Департамента полиции] документах занимают материалы, связанные с деятельностью кадетской партии и ее руководства. Достаточно большое внимание Департамент уделяет лидеру этой партии П.Н. Милюкову…
… На некоторых лиц имеется по 2-3 карточки, в зависимости от активности лица, за которым велось наблюдение. Как правило, максимум именных карточек - это 8-10 штук. На В.И. Ульянова – 13 карточек. Что касается Милюкова, то он побил все рекорды: на него была заведена 21 именная карточка. На карточках зафиксировано более 218 дел, в которых упоминалась фамилия Милюкова»…

Милюков попал в сферу наблюдения полиции еще в 1881 году, когда был студентом, и оставался под надзором вплоть до февраля 1917 года, когда в стране произошли необратимые политические перемены и прежние властные структуры перестали существовать.
В период наиболее активной партийной и парламентской деятельности П.Н. Милюкова (1905-1917 гг.) за ним «наблюдали», «освещали» его «деяния» в жандармских сводках, но практически почти не мешали ему претворять политические планы в жизнь.
В дни московского декабрьского восстания 1905 года Павел Николаевич был в Петербурге, несколько в стороне от вооруженной борьбы, но, тем не менее, ожидал от властей суровых репрессий в отношении самого себя, поскольку прекрасно осознавал собственную политическую славу. В письме Маргарите Морозовой, московский дом которой оказался буквально на линии огня в дни баррикадных боев, он писал: «Откликнетесь ради Бога. Живы Вы, здоровы, целы? Что с Вами происходило в эти ужасные дни?» и тут же позволял себе слегка порисоваться, напомнив о грозящей ему опасности: «Потом меня засадят, а Вас я так и не увижу. Не увижу?»


Особняк Маргариты Морозовой на Смоленском бульваре

Политические события не отняли у Милюкова стремления к личному счастью.
«Страшно больно и тяжело делается, и одиноко на душе, когда Вы чувствуете, что в Вас интересуются не Вами самими, а каким-нибудь гастролером в Вас, чем-нибудь показным, что всем видно, тем, что блестит, а не тем, в чем корень Вашей жизни. А уж если кто и этим заинтересовался, подошел поближе, разобрал внимательно, поморщился и прошел мимо: угадайте сами, каково это вынести. Да и не кто-нибудь, а тот один человек в мире, которого (по Платону) Вы признаете своей половинкой», - писал он Маргарите Морозовой.
Но если Павел Николаевич и был готов признать Маргариту Кирилловну своей половинкой, то с ее стороны подобного желания обнаружено не было. Сохранился черновик ее последнего письма Милюкову, в котором она деликатно расставляет все по своим местам:
«Я получила оба Ваши письма, Павел Николаевич! Не отвечала Вам, так как была поглощена всею разыгравшейся у нас в Москве драмой. мы все, слава Богу, живы и здоровы, спасибо за ваше участие. вы знаете, я очень ценю Ваше доброе отношение. Мне всегда бывает приятно Вас видеть и интересно с Вами беседовать. В последней нашей беседе я, кажется, очень ясно выяснила Вам ту громадную пропасть, которая разделяет наши внутренние пути и делает положительно невозможным какое бы то ни было сближение, кроме хорошего знакомства».
Ни один мужчина не простит, если вместо любви женщина предложит ему «хорошее знакомство». Не простил и Милюков. Переписка на этом оборвалась. В своих мемуарах Павел Николаевич представил Маргариту Морозову легкомысленной женщиной, проводившей жизнь в пустой суете и погоне за «последними криками моды». Данью моде 1905 года было, по словам Милюкова, и увлечение Маргариты Кирилловны общественной деятельностью – съезды и лекции в ее доме, помощь политикам… «Молодая, по купеческому выражению «взятая за красоту», скоро овдовевшая, жаждущая впечатлений и увлекающаяся последними криками моды, она очень верно отражала настроения молодежи, выросшей без меня и мне чуждой».


Николай Бодаревский. Маргарита Морозова

Мелкая месть отвергнутого поклонника в глазах потомков повредила Морозовой гораздо больше, чем давно забытые сплетни московских кумушек. До сих пор современные авторы, ссылаясь на авторитет известного политического деятеля, изображают Маргариту Кирилловну, неординарную женщину, наделенную природным умом и необыкновенно развитым интеллектом, основательницу Московского Религиозно-философского общества, издательства «Путь», журнала политико-философского толка «Московский еженедельник», всего лишь пустой и взбалмошной бабенкой…
А Милюков, неудовлетворенный своей семейной жизнью, вскоре нашел-таки «вторую половинку» – разъезжая по стране во время избирательной кампании 1907 года он случайно на вокзале в Великих Луках познакомился с Ниной (Антониной) Васильевной Лавровой. Правда, брак с ней он оформил лишь в 1935 году, уже в эмиграции, после смерти первой жены. Об обстоятельствах этого знакомства Милюков рассказывал так: «Пассажирское движение тогда еще не наладилось, вагоны были переполнены, носильщики отсутствовали, разношерстная публика сидела на чемоданах и на полу, расписание не выполнялось. По соседству я заметил молоденькую миловидную даму, очевидно не привыкшую к таким беспорядкам. Я помог ей перенести багаж и устроиться в купе. Она возвращалась от родных в Томск к мужу – инженеру-строителю на Сибирской дороге, я заканчивал одну из своих предвыборных поездок. На прощанье я дал ей свою визитную карточку – карточку неизвестного ей лица, так как политикой она не занималась; ее муж объяснил ей, кто я такой. В какой-то темной истории он был убит рабочими, и Н.В. вернулась в Петербург. Я получил от нее записку, приглашавшую прийти «поскучать за чаем». «Скучать», однако, не пришлось».


П.Н. Милюков с женой Анной Сергеевной

Нина Васильевна, как и первая жена Милюкова Анна Сергеевна и отвергнувшая его Маргарита Морозова, обладала великолепным музыкальным слухом и прекрасно играла на фортепьяно. Видимо, музыкальная одаренность казалась Павлу Николаевичу необыкновенно притягательной… Он много музицировал вместе с новой подругой. «Мне пришлось подтянуться и даже подзубрить «Крейцерову сонату» Бетховена, чтобы не остаться за флагом, – впоминал он. – Мало-помалу эти дуэты вошли в привычку, а общие музыкальные вкусы, вместе с личными достоинствами Н.В., создали между нами прочные отношения, которым суждено было продолжаться до конца моей жизни».
Но на рубеже 1905 и 1906 годов все его помыслы оказались сосредоточенными на политике.
Для распространения и популяризации своих идей кадеты в феврале 1906 года основали собственный партийный печатный орган – ежедневную газету «Речь». П.Н. Милюков становится одним из ее редакторов и активнейших корреспондентов. Почти все передовицы в тот период были написаны Милюковым, и это – не считая прочих статей и заметок. Павел Николаевич буквально дневал и ночевал в редакции, занимаясь любой работой, вплоть до правки корректур и шумных политических диспутов с членами редколлегии и авторами корреспонденций в периоды политических обострений.
«А когда бывало тихо и типография задерживала подачу корректур, Милюков укладывался на диван и, подложив ладонь под щеку, моментально засыпал, и также бесследно сон сразу исчезал, как только скажешь ему: «Корректура подана», - вспоминал И.В. Гессен, сотрудничавший с Милюковым в редакции «Речи».
«Милюков был неоценимым сотрудником. В любой срок он мог написать на любую тему, не делая из этого ни проблемы, ни события. Он был сговорчив и не мелочен: не обращал внимания, на каком месте появлялась его статья или каким шрифтом она набрана. Милюков не придавал значения шероховатостям стиля и даже погрешностям против языка»,- утверждал М. Вишняк.

Важное значение газеты «Речь» для формирования общественного мнения России признавали даже политические противники Милюкова. Друзья и соратники оценивали «Речь» чрезвычайно высоко. И тем не менее, «журналистский талант Милюкова» казался спорным даже некоторым представителям либеральной интеллигенции. «Что такое Милюков лично… – это мы видели в «Речи», и вся Россия, весь Петербург это видел. Совершенно обыкновенная форма ума. Конечно, не глуп. Но ведь кто же особенно-то глуп теперь? Разве «пешки» кадетской партии. Милюков есть что-то серое, тусклое, именно не яркое, не гениальное. Ни черточки таланта, талантливости. Это сколок, но только вольный общественный сколок с тех господ в нашей бюрократии, которые передвигались от тайного советника к действительному тайному советнику и умирали членами Государственного Совета. Точь-в-точь, ни тени отличия. Только прежде заслуживались ордена, теперь заслуживается голосование, и прежде это делалось на «выходах» во дворцах, на парадах и военных смотрах, а теперь на митингах и еще вернее, безошибочнее – в «предварилке» или «Крестах»… «Такой умный человек страдает»… (В.В. Розанов).
Партия кадетов, с успехом проведя избирательную кампанию, готовилась вступить на поприще русского парламентаризма. Однако, рождалась Первая Дума в обстановке, далекой от разумной деятельности – только-только отгремели бои декабрьского вооруженного восстания 1905 года, по всей стране продолжались забастовки, погромы, с фронтов позорно завершившейся Русско-японской войны возвращались деморализованные и озлобленные войска, готовые ввязаться в драку, революционно настроенные партии активно занимались террором, взрывая и расстреливая всех, кто был им политически неугоден.
«Пока, однако, парламентская борьба рисовалась только воображению, а фактически кругом происходила не борьба, а всеобщий погром, бурсацкая, но кровавая всеобщая смазь», - вспоминал И.В. Гессен.


Иосиф Владимирович Гессен

Газета «Речь» неоднократно выступала с критикой действий правительства, особенно в период, предшествовавший открытию Первой Думы, когда И.Л. Горемыкин, человек консервативных взглядов, ярый противник «Манифеста 17 октября», сменил С.Ю. Витте на посту премьер-министра.
«Чем ближе к созыву думы, тем оскорбительнее являются те формы, в которых проявляется это недоверие к народному представительству вообще, без различия партий. (…) Будущим хозяевам России намеренно и грубо стараются показать, что настоящими хозяевами положения будут не они, а прежние люди, - писал П.Н. Милюков в передовой статье «Элементы конфликта» в газете «Речь» от 24-30 марта 1906 года. – Если правительство противополагает себе думу, то естественным и неизбежным последствием этого будет, что дума будет противополагать себя правительству».
Подобным настроением проникнуты и страницы мемуаров П.Н. Милюкова, посвященные событиям 1906 года. Немногие понимали, что для успеха политических преобразований надо искать компромисс, путь конструктивного развития, а не противостояние разных ветвей государственной власти.
«Таким образом, над Думой, еще не собравшейся, уже нависла угроза конфликта с властью, - вспоминал П. Милюков. – Он тогда еще не представлялся неизбежным, особенно для наших провинциальных членов; но руководители партии достаточно ясно представляли себе всю его серьезность. Под этой нависшей угрозой собрался третий съезд партии, оказавшейся в странном положении: она располагала большинством, но правительство не хотело сдаваться. Хотя и не будучи членом Думы, я должен был опять выступить на съезде докладчиком от Центрального комитета по труднейшему из вопросов момента – вопросу о тактике партии».
«Осторожный тон доклада» и «холодный расчет» Милюкова (по его собственному определению), увы, не нашли понимания. Кадеты, в эйфории от успеха на выборах, были настроены на резкие политические акции, ультимативные действия и призывали друг друга «умереть за свободу»…
«Но, ободрял нас Родичев своей пламенной речью, «Дума разогнана быть не может; с нами голос народа». Сила Думы – в «дерзании», и «сталкивающийся с народом будет столкнут силою народа в бездну», - рассказывал Павел Николаевич. – Родичеву, тоже при «бурных аплодисментах», вторил А.А. Кизеветтер: «Если Думу разгонят, то это будет последний акт правительства, после которого оно перестанет существовать», - патетически писал Милюков, выдавая, как всегда, желаемое за действительное.
После съезда кадетской партии число политических противников Милюкова значительно возросло. Впрочем, недоброжелателей у Павла Николаевича всегда было много, но были и горячие сторонники.


Князь Владимир Андреевич Оболенский

Соратник Милюкова по партийной борьбе князь В.А. Оболенский вспоминал впоследствии, что «так, как Павла Николаевича, в России не ругали никого или почти никого. Действительно, на него нападали и справа и слева – такова уж извечная судьба либерала в политической борьбе. Но в предреволюционной России ни один из партийных лидеров, если не считать Ленина, не пользовался внутри своей партии столь огромным влиянием и авторитетом, какое имел Милюков среди своих единомышленников».
Государственная Дума – первое парламентское собрание России, на которое возлагались большие надежды самыми разными слоями общества, начала свою работу 27 апреля 1906 года. В день торжественного открытия Думы состоялся прием в Зимнем дворце.
«День 27 апреля выдался чудесный, и яркое сияние весеннего солнца еще выше поднимало радостное бодрое настроение, – вспоминал Гессен. – Мы писали: «История сохранит светлое воспоминание об этом светлом часе в истории русского народа… Это будет первый час новой эры в жизни страны».
П.Н. Милюков приветствовал появление органа народного представительства и, естественно, не мог остаться в стороне от его деятельности, хотя сам он, несмотря на большую политическую известность, избран в Думу не был – помешал имущественный ценз и сложность избирательной системы, не допускавшей прямых и равных выборов.
Сам Милюков утверждал, что когда "в стране было создано представительное учреждение в лице Государственной думы, где кадетская фракция стала одной из наиболее многочисленных и влиятельных, бюрократический аппарат под различными предлогами сумел воспрепятствовать" выборам Милюкова в члены Думы первых двух созывов. Тем не менее, оставаясь формально вне пределов российского парламента, Павел Николаевич являлся фактическим руководителем кадетских фракций I и II Дум. Будучи избранным в Думу третьего и четвертого созывов, он стал в 1907 году официальным лидером фракции «Народной свободы»…


П.Н. Милюков оставался главой и идейным вдохновителем кадетской фракции Государственной Думы с 1906 по 1917 годы. В те времена, когда он формально не входил в число депутатов, Милюков посещал заседания Государственной Думы, пребывая на верхних, «гостевых» трибунах, а позже обсуждал с членами фракции линию их поведения и дальнейшей борьбы. Многим соратникам такое положение вещей казалось крайне несправедливым.
«В одной из лож наверху я [Н. Огородников] заметил П.Н. Милюкова, смотревшего с спокойным вниманием на закрытую для него тогда арену политической борьбы. Он  никогда не оставался зрителем в общественной работе, всюду он был в первых рядах борцов за новую жизнь, и было обидно и тяжело видеть, что правительство все-таки сумело временно «обезвредить» эту силу».
Политические оппоненты, как, к примеру, тот же Л.Д. Троцкий, высказывались иначе:
«До III Думы фигура г-на Милюкова была окружена в глазах его политической паствы дымкой таинственности. В I Думу он не попал, во II не попал и руководил «ходом событий» из невидимой суфлерской будки. Но вот, наконец, он избран в III Думу. Кадеты при встрече друг с другом поднимали вверх указательные пальцы: «Погодите, теперь он себя покажет: у него есть план». О, у него есть план!»
Планы партийной борьбы кадетов за претворение в жизнь своей политической программы действительно во многом опирались на идеи П.Н. Милюкова. Еще в дни создания партии он принимал самое активное участие в составлении проекта программы и в дальнейшем определял тактическую линию кадетов на всех этапах существования партии, был одним из самых ярких партийных публицистов и ораторов. «На учредительном съезде [кадетской партии] программа не вызвала сколько-нибудь серьезных разногласий, - вспоминал И.В. Гессен. – Правда, в составлении ее руководящую роль играли земцы и Милюков, радикальные элементы и - тем более – социалистические остались в стороне от этой работы». «Достижение социальных перемен должно было, по мысли Милюкова, происходить путем парламентской деятельности, направленной на государственные реформы. Идеалом и практической целью кадетизма было создание в России правового государства".

Заседание Государственной Думы

«Трагизм партии, - писал биограф Милюкова… С.А. Смирнов, - заключался в том, что она призывала к конституционной борьбе и осуществляла эту борьбу в парламентарных формах, а практика конкретных условий, в которых ей приходилось действовать, открывала широкий простор для административного произвола, толкавшего страну к революции».
Кадетская партия отличалась широким спектром политических убеждений. Ее правое крыло примыкало по своим взглядам к «Союзу 17 октября», левое – в некотором отношении приближалось к правым эсерам и меньшевикам.  Милюков возглавлял центральную группу и умело примирял спорившие между собой крайние течения».
Надо отметить, что некоторые пункты программы кадетской партии, впоследствии перенесенные на арену парламентской борьбы, были далеки от прогрессивных тенденций, и все же П.Н. Милюков яростно отстаивал свою точку зрения и сумел заставить большинство подчиниться. К примеру, неожиданно для многих, при всем своем радикализме, он оказался ярым противником женского равноправия (женщины в России в те годы не имели даже избирательного права, и не только не могли быть избранными в Думу, но не могли даже голосовать за депутатов). Его не остановили ни яростные внутрипартийные дискуссии, ни осуждение товарищей, ни осложнившиеся отношения с женой, большой сторонницей феминистических идей. Милюков сумел настоять на своем и идея женского равноправия не была даже включена в партийные документы.
«Я не берусь объяснить, почему Милюков упирался, - недоумевала А. Тыркова-Вильямс, естественно поддерживающая идеи равноправия. – (…) Он, правоверный радикал, занял очень резкую антифеминистическую позицию. Может быть, отчасти потому, что, как большой любитель женского общества, он боялся, что политические будни помрачат их женское обаяние».

[владелец]

Популярность Конституционно-демократической партии в обществе, наглядно выразившаяся в успехе проведенной кадетами избирательной кампании в Первую Государственную Думу, заставила высшие властные круги искать компромисс с новоявленной политической силой. На разных уровнях активно обсуждался вопрос о приглашении конституционных демократов на ключевые посты в правительстве и создание «кабинета народного доверия». «При таком, по тогдашнему выражению, соотношении сил возникли тайные переговоры представителей придворных кругов с кадетами о приглашении их в правительство», – вспоминал Гессен.
П.Н. Милюков был одним из наиболее вероятных кандидатов на министерский портфель в составе нового либерального кабинета и был даже приглашен к П.А. Столыпину, получившему назначение на пост министра внутренних дел, для ведения переговоров по этому вопросу. Впрочем, назначения на посты «силовых министров» оставались в ведении императора Николая Александровича, что показалось кадетам неприемлемым.
«…Переговоры настолько продвинулись вперед, – рассказывал Гессен, – что Столыпину было поручено поставить вопрос на реальную почву распределения министерских портфелей, для чего он пригласил к себе Милюкова, предупредив его сразу, что назначения министров военного, морского, императорского двора и внутр. дел остаются в компетенции государя, и при этом дал понять, что министром вн. дел остается он, Столыпин. Милюков, укрывшись за общественное мнение, отвечал весьма резким отказом»…
По словам Гессена «Этой обиды Столыпин не забыл Милюкову»… Проект создания правительства «народного доверия» так и остался нереализованным, хотя все понимали, что в обществе подобный состав кабинета министров был бы весьма популярен.

Петр Аркадьевич Столыпин

«А смысл создания правительства при участии лагеря либералов Милюков разъяснил в июне 1906 года П.А. Столыпину весьма популярно: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Фразу эту сохранил для истории И.В. Гессен, соредактор Милюкова по газете «Речь».
По отношению к правительству, ключевые посты в котором были отданы Горемыкину и Столыпину, конституционные демократы заняли оппозиционную позицию, и это чрезвычайно мешало наладить совместную работу двух вестей власти по выведению страны из глубокого политического кризиса, разверзшегося в дни первой русской революции. «…Составители министерства все еще не понимают истинного положения дела. «Кадеты» не пойдут к гг. Горемыкиным и Столыпиным», - писал Милюков в статье «Новое министерство», опубликованной в газете «Речь» 19-20 апреля 1906 года.
«Впоследствии Милюков разъяснил, почему это было не просто сменой лиц, но и переменой тактики: «Назначение Протопопова имело, очевидно, целью перебросить мостик между двором и Г. Думой. На деле оно лишь резче подчеркнуло существующую между властью и обществом пропасть и ещё больше обострило и отравило взаимные отношения», - вспоминал Д.Н. Шипов, человек, близкий к руководству партии "Народной свободы".


Заседание Думы

Историческая роль и предназначение Думы состояли в том, чтобы спасти Россию от кровавых революционных потрясений, обеспечить мирный, эволюционный путь ее развития. Но эта задача оказалась выше сил первого российского парламента. В результате недопонимания и упущенных возможностей возникла острая конфронтация государственных властей с органом народного представительства.
Парламентские традиции формировались в России в нелегких условиях – высокий уровень социальной напряженности, сложное отношение государя, самодержца и единственного вершителя судеб отечества, к необходимости считаться с мнением народного представительства, оппозиционный настрой Первой Государственной Думы, не желавшей идти на какие бы то ни было компромиссы.
«…Тот энтузиазм и вера, то светлое настроение, которое владело ими в незабвенный день 27 апреля и поднимало в собственном сознании, как народных избранников, безудержно расточились в самозабвенном словоизвержении», - вспоминал И. Гессен.
Слухи о неизбежном роспуске Думы, циркулировавшие в обществе с начала июля 1906 года, по словам И. Гессена, «сгустились» к субботнему дню 8 июля. Многие понимали, что в столицу стягивают войска и Дума будет распущена с часу на час, может быть, ближайшей ночью, но Милюков не хотел в это верить и разубеждал запаниковавших товарищей по партии. Тем не менее, он до четырех утра провел в редакции газеты «Речь» в ожидании неприятных известий.
Только под утро, когда Милюков ушел домой отдохнуть, пришло сообщение, что в одной из типографий печатается манифест о роспуске Думы. Об этом незамедлительно сообщили Павлу Николаевичу, но он попросил «не мешать ему вздорными сообщениями спать».
И все же, когда политический поворот стал очевиден, Милюков принял самое активное участие в составлении «Выборгского воззвания», обращенного к населению и призывавшего сопротивляться роспуску Думы. Позиция его была достаточно взвешенной – никаких жертв со стороны товарищей по партии не требовал, ставить подпись под «крамольной бумагой» не вынуждал, понимая, что последствия политической акции могут быть самыми негативными.

Группа будущих "подписантов" Выборгского воззвания на совещании в Териоки

«…Милюков заметил, что шаг, который предполагается сделать [принятие Выборгского воззвания], напоминает соответственный момент истории Французского учредительного собрания, и что депутаты, собирающиеся сделать этот  шаг, должны дать себе ясно отчет в том,  что никто из них в Думу не вернется, и если нет этой готовности к жертве, делать его не следует», - вспоминали "перводумцы", партийные товарищи Милюкова.
Однако, многие депутаты-«перводумцы» поддержали идею Милюкова выступить с политическим воззванием и обратиться к населению страны с призывами к протесту. Экстренное заседание было проведено 9-10 июля 1906 года на условиях строгой конспирации – сперва в дачном местечке Териоки, откуда оппозиционерам пришлось перебраться в Выборг, подальше от Петербурга… Большинство участников ясно отдавали себе отчет – это не только конец их парламентской карьеры, за несогласие с правительственными мерами они могут поплатиться свободой.
«Шли небольшими группами [на  заседание по поводу подписания Выборгского воззвания]. Милюков вел свой велосипед, на котором ночью объезжал друзей. Улицы были почти пустынны, тяжелый знойный воздух давил, точно камень. Мы придавали себе куражу шутками над милюковским велосипедом… а на душе скребли кошки. Как все это было далеко от того, что думалось еще так недавно», - говорилось в сборнике, выпущенном к 10-летию первой Думы участниками событий.
Однако не все депутаты разделяли идею «призыва к народу». Почти половина членов кадетской фракции полагала, что воззвание – «просто запоздало угрожающий жест» (по словам И. Гессена), а партия Народной свободы должна встать «на путь нелегальных действий». Сторонники подпольной борьбы на заседании проиграли с минимальным недобором голосов при голосовании. Выборгское воззвание было принято.


С.А. Муромцев, Председатель Первой Государственной Думы

Часть депутатов, включая и председателя первой Думы С.А. Муромцева, за проставленную под Выбогским воззванием подпись была действительно арестована, а дворяне еще и потеряли право принадлежности к своему сословию. Муромцев провел три месяца в московской Таганской тюрьме и больше не мог выставлять свою кандидатуру на выборах в Думу.


Группа депутатов Первой Думы в парке читает газеты, в которых опубликован текст Выборгского воззвания

Избирательная кампания во II Думу проходила, по словам Гессена, «в условиях безмерно более тяжелых, чем выборы в I Думу». Теперь в число депутатов вошли не только черносотенцы «с буйным Пуришкевичем во главе», но и «крайне левые элементы, ошалевшие от ненависти к правительству».
«…Поведение обоих крайних флангов давало одни и те же результаты, разница была лишь в том, что одни стремились вполне сознательно компрометировать, утопить в грязи народное представительство, а другие беззаботно демонстрировали, что не дорожат Думой, не придерживаются презрительного лозунга – беречь Думу. Кадеты, бывшие теперь в значительно умаленном числе, оказались между жерновами»… (И.В. Гессен).
П.Н. Милюков в число депутатов снова не попал, но по-прежнему оставался неофициальным руководителем кадетской фракции. Впрочем, фракция вообще оказалась в сложном и даже не совсем «официальном» положении, так как после политических событий 1906 года Конституционно-демократическая партия была «не легализована», но ее лидеры продолжали добиваться у властей признания политического статуса своей партии.


Таврический дворец, где проходили заседания Думы

Премьер-министр П.А. Столыпин как главный противник политического террора, развязанного в России «экстремистами от революции» настаивал, что Дума должна выразить свое отношение к террористам. Амбициозные политики, присвоившие себе право карать и миловать по собственной прихоти в силу некоей «революционной необходимости», не считаясь со случайными жертвами и не задумываясь о цене собственных действий, прикрывались трескучими фразами и считали себя выразителями воли народной. Представителей государственной власти от министров и генерал-губернаторов до мелких полицейских чинов убивали самым жестоким образом, причем при каждом убийстве, особенно если в качестве орудия использовались взрывчатые вещества, страдали и случайные люди – близкие жертвы, прислуга, адъютанты, прохожие, все, кто оказался рядом с «объектом революционной мести». Отдельный теракт уносил порой десятки жизней, а количество подобных актов в некоторые месяцы 1905-1907 годов далеко выходило за сотню.
Но «прогрессивные слои общества», к которым относились и депутаты Думы, в большинстве своем рукоплескали террористам. Тот факт, что убийцы из революционных организаций попадали под военный трибунал, а не под обычный суд присяжных, казался многим страшной несправедливостью. «Самым тяжелым испытанием для Думы оказалось предложение правого сектора вынести постановление об осуждении террора», - вспоминал И. Гессен.
Милюков в своих воспоминаниях обрисовал суть конфликта: «От имени к.-д. В.А. Маклаков блестяще развил мысль, что военно-полевые суды бьют по самой идее государства, по идее права и закона, разрушают основы общежития и грозят поставить озверелое стадо на место цивилизованного общества. Но как раз тут Столыпин уперся. Он стал доказывать право правительства принимать чрезвычайные меры ввиду непрекратившейся революции…»
Сам Милюков занял по вопросу политического террора довольно взвешенную позицию, за что подвергся осуждению товарищей по партии. Гессен, считавший себя единомышленником Милюкова, вспоминал: «Когда Столыпин с помощью правых стал настойчиво домогаться от Думы осуждения политического террора, вспыхнуло некое расхождение между мной и Милюковым»…
Столыпин, понимая, что Милюков не разделяет экстремистских воззрений оппозиции, и при этом является явным лидером кадетской части Думы, пригласил его к себе для беседы.


Милюков подробно коснулся в своих воспоминаниях затронутых в ходе этого разговора с премьер-министром вопросов:
«Он прямо поставил условие: если Дума осудит революционные убийства, то он готов легализовать партию Народной свободы. Подход был неожиданный, и я несколько опешил. Я стал объяснять, что не могу распоряжаться партией и что для нее это есть вопрос политической тактики, а не существа дела. В момент борьбы она не может отступить от занятой позиции и стать на позицию своих противников… Столыпин тогда поставил вопрос иначе, обратившись ко мне уже не как к предполагаемому руководителю Думы, а как к автору политических статей в органе партии – «Речи». «Напишите статью, осуждающую убийства, я удовлетворюсь этим». Должен признать, что тут я поколебался. Личная жертва, не противоречащая убеждениям, а взамен – прекращение преследований против партии – может быть, спасение Думы! Я поставил одно условие: чтобы статья была без моей подписи. Столыпин согласился и на это, говоря, что характер моих статей известен. Я сказал тогда, что принимаю предложение условно, ибо должен поделиться с руководящими членами партии, без согласия которых такая статья не могла бы появиться в партийном органе. Столыпин пошел и на это, и мы условились: если статья появится, то условие Столыпина будет исполнено, если нет – то нет».
Однако прочие партийные лидеры резко осудили саму возможность какого бы то ни было договора с премьер-министром ради политических интересов. Соратники говорили Милюкову, решившемуся написать статью: «Никоим образом! Как вы могли пойти на эту уступку хотя бы условно? Вы губите собственную репутацию, а за собой потянете всю партию. Как бы осторожно вы не выразили требуемую мысль, шила в мешке не утаишь, и официозы немедленно ее расшифруют. Нет, никогда! Лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель…»
Увы, осуждение жестоких политических убийств приравнивалось к «моральной гибели» - с такими представлениями ведущих политических лидеров о морали Россия была обречена на многие беды.


Вынос тела П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста

П.Н. Милюков, переоценив собственную позицию, писал в газете «Речь» по поводу отказа Думы определить свое отношение к террору: «Мы с самого возбуждения вопроса держались мнения, что идти на обсуждение вопроса, поднятого с явной целью дискредитировать народное представительство, - ниже достоинства думы. (…) Своим вчерашним отказом разговаривать с обвинителями государственная дума достойно ответила на гнусную попытку заставить ее сделать выбор между революцией и реакцией. Ни революции, ни реакции: таков смысл гордого ответа думы».
3 июня 1907 года II Государственная Дума была распущена. Кадеты, и в том числе П.Н. Милюков, называли роспуск Думы «государственным переворотом», но в целом это событие было воспринято вполне индифферентно как в обществе, так и в собственно парламентских кругах. Никаких «народных волнений» (которых одни политики боялись, в то время как другие на эти «волнения» надеялись) по поводу «думских событий» не было. Однако в партийной печати все же вспыхнула дискуссия, целью которых было найти виновных.
По словам Гессена на Конституционно-демократическую партию «посыпались со всех сторон нападки и обвинения, от которых «Речи» приходилось настойчиво отбиваться. Все журналы и газеты, как справа, так и слева, посвящали свои политические статьи и обозрения беспощадной критике кадетской тактики и всю ответственность складывали на Милюкова, в него направлялись все стрелы».
Отчасти критика была обоснованной – то, что Милюков, не будучи депутатом Думы, фактически возглавлял фракцию кадетов и во многом определял ее политику, было общеизвестным фактом, ведь даже «Отчет о деятельности парламентской фракции партии народной свободы во II Государственной Думе» был составлен и опубликован П.Н. Милюковым. Стало быть, за все просчеты и ошибки кадетов счет предъявлялся в первую очередь ему.
Тем не менее, популярности ни в партии, ни в обществе после этих нападок Милюков не утратил и в состав следующей, III Думы, был избран уже официально. И смог с полным правом возглавить кадетскую фракцию. Правда, численный состав кадетской фракции значительно сократился – теперь парламентское большинство было за «правыми» и «октябристами».
III Дума оказалась самой благополучной из всех – только этот созыв народного представительства действовал все положенные по закону пять лет. Но для кадетов, и в первую очередь – для лидера их фракции – эти годы оказались временем суровой политической борьбы. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков писал:
«Мы сделались в первую голову предметом яростной политической атаки со стороны правительственного большинства – и в особенности со стороны правых. Дискредитирование оппозиции – и именно наиболее ответственной ее части – должно было служить задачей и оправданием их собственной победы. (…) И естественно также, что я, как признанный руководитель инкриминируемого направления, сделался главной мишенью атаки. Нас считали лишенными национальных и патриотических чувств – привилегии этой Думы. Нас трактовали как элементы «антигосударственные» и «революционные», приписывая нам все грехи левых против народного представительства. Инициативе Гучкова надо приписать оскорбительный жест Думы по нашему адресу: нас не пустили в состав организованной им Комиссии государственной обороны – на том основании, что мы можем выдать неприятелю государственные секреты. Правые устраивали даже настоящую обструкцию нашим – и в особенности моим – выступлениям на трибуне Государственной Думы».


Карикатура, изображающая В.М. Пуришкевича на думской трибуне

Особенно неистовствовал в травле Милюкова лидер правых В. Пуришкевич. К примеру, одну из речей, направленных против лидера кадетов, он начал цитатой из Крылова, «обыгрывая» имя Павла Николаевича:
«Павлушка – медный лоб, приличное названье,
Имел ко лжи большое дарованье».
Были случаи, когда в полемическом задоре на заседаниях Думы Пуришкевич кидал с трибуны в Милюкова стакан с водой, обычно стоявший перед оратором.
В 1907 году, уже будучи депутатом Третьей Думы, П.Н. Милюков предпринял поездку в США, где выступал с публичными лекциями под эгидой влиятельной политической организации «Гражданский форум». Принимающая сторона сделала прибывшему из России либералу-парламентарию хорошую рекламу, лекции Милюкова собирали сотни слушателей и павел Николаевич чувствовал себя триумфатором. «Это был, так сказать, зенит моей славы в Америке», - вспоминал он позже.
Но по возвращении в Петербург, на весенней сессии Думы 1908 года Милюков почувствовал, что парламентское большинство настроено по отношению к нему крайне негативно.
«Очевидно, самый факт моей поездки рассматривался как какая-то измена родине, и демонстрация была подготовлена заранее к моему первому по приезде выступлению на трибуне. Когда я приготовился говорить, члены большинства снялись со своих мест и вышли из залы заседания. Должен признать, что мое первое впечатление было жуткое. Как-никак, это же была Государственная Дума, законное народное представительство. Я смотрел на Гучкова и ждал, как поступит мой бывший университетский товарищ, сидевший в центре. Когда эта часть залы опустела, поднялся и он – и своей тяжелой походкой (последствие раны в ноге, полученной в бурской войне) направился к выходу. Я все же не потерял спокойствия и ждал, молча, не покидая трибуны. Председатель объявил, по наказу, перерыв заседания. Когда оно возобновилось, я снова вошел на трибуну, сохраняя свою очередь. Правительственное большинство снова вышло из залы. Тогда председатель закрыл собрание. Я на следующий день напечатал в «Речи» свою «непроизнесенную речь».


Александр Иванович Гучков

Осложнившаяся обстановка в Думе вскоре привела и к более острым конфликтам. Обиженный на А.И. Гучкова Милюков, по его собственным словам «употребил в своей речи довольно сильное выражение по его адресу, хотя и вполне «парламентское», и о нем тогда же совершенно забыл».»
Но лидер октябристов Гучков расценил «сильное выражение» как оскорбление и прислал к Милюкову секундантов с вызовом на дуэль. В качестве секундантов Гучкова выступили Родзянко и Звегинцев, не только депутаты Думы, но и бывшие военные, хорошо знакомые с дуэльным кодексом.
«Гучков был лидером большинства, меня называли лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом, – вспоминал П.Н. Милюков. – Я принял вызов и пригласил в секунданты тоже бывших военных: молого А.М. Колюбакина, человека горячего темперамента и чуткого к вопросам чести, также и военной, и, сколько помнится, Свечина, бывшего члена Первой Думы. Этим я показал, что отношусь к вопросу серьезно. Подчиниться требованиям Гучкова я отказался. Мои секунданты очутились в большом затруднении. Они во что бы то ни стало хотели меня вызволить из создавшегося нелепого положения, но должны были считаться с правилами дуэльного кодекса и с моим отказом от примирения».
И все же секундантам удалось найти пути к формальному примирению сторон, чтобы вынудить противников отказаться от смехотворной дуэли.


М.В. Родзянко

Вечно байкотировать речи Милюкова парламентское большинство не могло, постепенно к выступлениям лидера кадетов снова стали прислушиваться. Павел Николаевич в своих воспоминаниях приводит такую цифру: общее число его выступлений по разным вопросам с парламентской трибуны за время деятельности III Думы составило 73. «Но оно еще не дает понятия о количестве труда, положенного на мою думскую работу», – утверждал Милюков.
В III Думе П.Н. Милюков стал главным экспертом не только по вопросам конституции и государственного права, но и по внешнеполитическим вопросам, и в связи с новым направлением своей деятельности предпринял ряд зарубежных поездок. К тому же, Дума не без активного участия кадетской фракции и ее лидера провела законопроект о введении всеобщего обучения и значительно увеличила бюджетные расходы на народное образование. П.Н. Милюков лично активно добивался для различных народностей Российской империи права обучения на родном языке, о чем им был сделан доклад 12 ноября 1910 г.
Прочное положение Милюкова на «общественной ниве» принесло ему и материальные блага. Жалование редактора газеты «Речь», к которому прибавилось денежное довольствие депутата Думы и гонорары за статьи, книги и публичные лекции, превращало П.Н. Милюкова в весьма состоятельного человека. «Мои материальные возможности значительно увеличились в это время», – признавался он в своих воспоминаниях.
Милюков поменял свою петербургскую квартиру на новую и более престижную, приобрел участок на Черноморском побережье и построил там дачу, потом обзавелся двухэтажной дачей в Финляндии, в курортном местечке Ино на Финском заливе. Позже, когда Ино в связи с близостью к военным базам Кронштадта также превратили в военную базу, Милюковы приобрели новую дачу по-соседству.
Проводя много времени в Финляндии, Павел Николаевич проникся сочувствием к проблемам финского населения. «Моя главная работа по национальным вопросам сосредоточилась… на финляндском вопросе, - вспоминал он свою деятельность в III Думе. – Когда позднее, в «Земщине» Маркова II появилось заявление, что я подкуплен финляндцами, мой друг и постоянный защитник О.О. Грузенберг, со своим огненным темпераментом, настоял на том, чтобы я поднял в суде дело о клевете. Как можно было ожидать при тогдашних политических настроениях, суд вынес двусмысленный приговор, оправдав меня, обвинителя, но не обвинив прямо обвиняемых. А я теперь думаю, что я действительно был «подкуплен». Меня подкупила симпатия к этому народу – задолго до споров Третьей Думе. (…) Я прикоснулся к самому источнику национальной силы этого маленького народа, узнал мужицкое упорство и стойкость в защите прав, фанатическую любовь к родной земле и готовность к жертве, сознательный патриотизм крестьянской массы».


Финляндия, начало 20 века. Свадьба с соблюдением национальных обычаев

Милюков трижды выступал в Думе против законопроектов по вопросам управления в Финляндии, подготовленных П.А. Столыпиным, и прослыл ярым защитником финских сепаратистов, за что подвергался критике со стороны политиков либерального толка, например В.А. Маклакова.
Но кроме так называемого «финского вопроса» чрезвычайно остро стоял также «польский вопрос», равно как и «еврейский вопрос».
И тут у П.Н. Милюкова не было однозначных решений. «Совершенно иначе сложились мои отношения с поляками, - писал он в своих «Воспоминаниях». – У нас во фракции был один безусловный защитник поляков, Ф.И. Родичев. (…) Я так далеко идти не мог. Я уже упоминал о моем сдержанном отношении к польским требованиям… Может быть, оттуда пошло и сдержанное отношение ко мне поляков».
Милюков разделял идеи польской автономии, но критически относился к некоторым проявлениям польского национального характера («Аристократический «гонор» и отношения помещика к «хлопу» меня отталкивали», не одобрял идеи восстановления польской территории «от моря и до моря» в границах 1772 г. за счет исконно русских земель и тезиса польских «патриотов» о том, что поляки выступают «в роли защитников Европы от русского «варварства» – в прошлом, настоящем и будущем».
«Все это не могло, конечно, содействовать тесному сближению двух интеллигенций», - утверждал Милюков.
«Еврейский вопрос», в той форме, как он ставился националистами из III Думы, вызывал неприятие со стороны Милюкова. «Жидо-масонская» формула была уже тогда в обороте, - писал он, - и кадеты специально были объявлены «жидо-масонами». Но систематическая травля евреев началась после того, как во время третьей сессии съездом объединенного дворянства был дан сигнал… Решено было поднимать еврейский вопрос по всякому поводу. На этой задаче специализировались Пуришкевич, Замысловский, Марков 2-й. Шла ли речь об армии – предлагалось исключить евреев из армии; обсуждались ли проекты городского и земского самоуправления – вносились предложения исключить евреев и оттуда; по поводу прений о школе требовалось ограничение приема туда евреев; исключались евреи и из либеральных профессий врачей и адвокатов. На такие выходки можно было возражать только попутно, что и делалось оппозицией. (…) Поднят был вопрос об употреблении евреями христианской крови.., и в пятой сессии я выступил специально против погромной агитации, которая велась около этого дела».
Без сомнения, выступление против погромной агитации – дело достойное, но возникает вопрос: почему нужно было так долго ждать и тянуть с подобным заявлением, почему нужно было позволять националистам разжигать пожар межнациональной розни, значительно осложнявший и ухудшавший положение страны в предреволюционные годы, и «возражать только попутно», когда любой государственно мыслящий и просто порядочный человек способен бороться с подобными проявлениями, если в его распоряжении думская трибуна? Тем более, в обществе вскоре начался определенный раскол, инспирированный «делом Бейлиса», превратившемся в козырь антисемитов, и каждому уважаемому политику пришлось обозначить свое отношение к проблеме.


Манифестация Союза Михаила Архангела, правой националистической организации

Третья Государственная Дума уделяла много времени практической работе, хотя лидерам либеральной интеллигенции хотелось глобальных преобразований, а текущая работа, приводившая к медленным улучшениям в жизни страны, казалась унылой и скучной. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков называет последний период работы Третьей Думы «Разложение думского большинства» (именно так он озаглавил раздел, посвященный этому времени и происходившим событиям). Вину за это он целиком возлагал на Столыпина, добивавшегося мирных экономических, социальных и политических преобразований, и в силу этого не пользовавшегося популярностью среди людей, жаждавших революции и некоего абстрактного «обновления».
«Основным ферментом разложения Третьей Думы явился сам ее творец – П.А. Столыпин, - писал Милюков. – Это может показаться странным, но это было вполне естественно. (…) П.А. Столыпин принадлежал к числу лиц, которые мнили себя спасителями России от ее «великих потрясений». В эту свою задачу он внес свой большой темперамент и свою упрямую волю. Он верил в себя и свое назначение».
Увы, эта вера не находила должного понимания в либеральных кругах. Опубликованное в прессе заявление П.А. Столыпина, о том, что «он представляет себе будущую Четвертую Думу «с крепким устойчивым центром, имеющим национальный оттенок», вызвало большое раздражение среди популярных политиков.
Трагическая смерть П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста в 1911 году, была встречена многими парламентскими лидерами, в том числе и Милюковым, весьма равнодушно, если не сказать – с облегчением. Главу воспоминаний, в которой повествуется о гибели премьер-министра, Павел-Николаевич не без иронии (не слишком уместной) назвал «Der Mohr kann gehen» («Мавр может уйти»), цитируя слова, якобы сказанные императрицей Александрой Федоровной В.Н. Коковцову по поводу убийства П.А. Столыпина: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».

Четвертая Государственная Дума начала свою работу 15 ноября 1912 года. Фракция кадетов во главе с П.Н. Милюковым сосредоточилась, по его словам, «на критике поведения правительства во внутренней жизни России, проводимой в форме запросов».

П.Н. Милюков на трибуне

Запросы касались разных тем, но всегда содержали резкую критику действий правительства и государственных чиновников. Среди подобных документов можно найти, к примеру, обращение к председателю Совета министров «за разъяснениями по вопросу о том, насколько отвечают действительности помещенные в некоторых органах периодической печати сведения о состоявшемся постановлении Совета министров относительно порядка применения ст. 65 Основных законов» от 18 октября 1913 года (речь идет всего лишь о согласительных мерах в случае разногласий между Святейшим Синодом и Советом министров при подготовке законопроектов), или запрос «министру внутренних дел и наместнику его императорского величества на Кавказе по поводу незакономерных действий Кутаисского губернатора и подведомственных ему чинов полиции, выразившихся в наложении штрафов на население Шорпанского уезда за укрывательство разбойников и в производстве принудительного сбора в пользу семьи убитого полицейского пристава Немсадзе» от 8 ноября 1913 года.
За давностью лет трудно оценить весь масштаб конфликта, но все же тематика подобных обращений представляется достаточно локальной, а поводы для раздувания конфронтации с правительством – не слишком значительными.


Шарж на П.Н. Милюкова

Большинство депутатов сосредоточились на практических делах – Дума проводила множество законопроектов, приносящих пусть небольшую, но реальную пользу. Например, о пенсионном обеспечении сестер милосердия Красного Креста, о выдаче из Государственного казначейства беспроцентного кредита Одесскому обществу улучшения быта почтово-телеграфных служащих (кредит предполагалось истратить на строительство многоквартирного жилого дома, устройства школы-интерната для детей телеграфистов, служащих на маленьких станциях и разъездах, где нет образовательных учреждений, и организацию ведомственного санатория), о ежегодном пособии Императорскому обществу спасения на водах для организации спасательных служб, о мелиоративных кредитах для владельцев заболоченных земель, о помощи населению отдельных местностей Закавказья, пострадавших от неурожая, о дотациях на издание художественных и общеобразовательных журналов…
Пусть каждый из этих вопросов не отвечал задачам глобального переустройства общества, но все же их решение регулярно и систематически улучшало жизнь подданных Российской империи.
Кадетам подобная деятельность казалось слишком незначительной, не отвечающей задачам момента.
На проходившем в марте 1914 года съезде Конституционно-демократической партии П.Н. Милюковым была предложена тактика «изоляции правительства», одобренная большинством делегатов. Открытая конфронтация кадетов с государственной властью отныне декларировалась как партийная директива, что нашло выражение в крайне резких выступлениях представителей партии в Думе и в печати и дестабилизировало ситуацию в стране.
В 1912-1913 году Милюков предпринял ряд поездок на Балканы, где у него оставалось много друзей, чтобы на месте изучить политическую обстановку в регионе. Выводы были сделаны грустные – российское влияние на Балканах, где проживали родственные славянские народы, быстро падало. Милюкова, как ветерана русско-турецкой войны за освобождение балканских народов такое положение сильно угнетало.
«Тринадцатый год, - писал Милюков в книге воспоминаний, - как мы видели, кончился для России рядом неудач в ее балканской политике. Казалось, Россия уходила с Балкан – и уходила сознательно, сознавая свое бессилие поддержать своих старых клиентов своим оружием или своей моральной силой. Но прошла только половина четырнадцатого года, и с тех же Балкан раздался сигнал, побудивший правителей России вспомнить про ее старую, уже отыгранную роль – и вернуться к ней, несмотря на очевидный риск, вместо могущественной защиты балканских единоверцев, оказаться во вторых рядах защитников интересов европейской политики, ей чуждых.
Одной логикой нельзя объяснить этого кричащего противоречия между заданием и исполнением. Тут вмешалась психология. Одни и те же балканские «уроки» заставили одних быстро шагнуть вперед; у других эти уроки не были достаточно поняты и оценены, и психология отстала от событий».
1913 год проходил под знаком празднования 300-летия Дома Романовых. Многие в обществе считали, что торжества были великолепно организованы и проведены. Проявления самого искреннего патриотизма и единения общества были нередки в эти дни, но Павел Николаевич, как и другие представители оппозиции, видел происходившее лишь в черном цвете, а все разговоры о русском народе, о его «исконной преданности родине» и «безграничной преданности государю», считал фальшивыми. «Жалкий провал юбилейных «романовских торжеств» наглядно показал вздорность этих уверений», - утверждал он».
Лишь начало Первой мировой войны внесло коррективы в тактику Конституционно-демократической партии.
В первые дни войны вся страна была охвачена патриотическим подъемом, в городах проходили спонтанные манифестации, молебны и банкеты с оптимистическими тостами и бесконечными здравицами в адрес императорской фамилии и непобедимого русского воинства. В селах, где и без того шла мобилизация, крестьяне массово записывались добровольцами для отправки на фронт.
П.Н. Милюков в своих воспоминаниях писал: «Как была принята вообще в России война 1914 г.? Сказать, что она была «популярна», было бы недостаточно. (…) Конечно, в проявлениях энтузиазма – и не только казенного – не было недостатка, в особенности вначале. Даже наши эмигранты, такие как Бурцев, Кропоткин, Плеханов, отнеслись к оборонительной войне положительно. Рабочие стачки - на время - прекратились. Не говорю об уличных и публичных демонстрациях».

Плакат времен Первой мировой войны

Сам Павел Николаевич тоже оказался захвачен общим энтузиазмом. Он стал самым горячим сторонником идеи о прекращении внутриполитической борьбы и утверждал, что ради победы все силы общества должны консолидироваться, и все партии, даже оппозиционные, должны в дни войны поддержать правительство. Милюков рассматривал начавшуюся войну как возможность укрепить позиции Российской империи на Балканах ради включения в ее территориальный состав проливов Босфор и Дарданеллы. Его юношеское прозвище Милюков-Дарданелльский тут же наполнилось новым смыслом и стало весьма популярным.
Отдельные голоса противников войны, в том числе – и в рядах Конституционно-демократической партии, потонули в море голосов сторонников войны до победы, водрузивших на свое знамя «балканский вопрос».
«Когда Набоков, Аджемов, Винавер и я в первый раз попытались доказывать в недрах кадетского центрального комитета на Французской набережной, 8, что надо свернуть с путей нашего классического империализма, мы столкнулись с самым упорным сопротивлением. Милюков со свойственной ему холодной отчетливостью доказывал, что цели войны должны быть достигнуты, что нельзя говорить о мире, пока не будет создана Югославия и т.д.», - вспоминал барон Б.Э. Нольде.
Сам же Милюков считал любые нападки на себя лишь необоснованной критикой людей, не разбирающихся в вопросах высокой политики. «Естественно, что я сделался предметом критики со стороны течений, несогласных принять войну в этом реалистическом смысле или вовсе ее не приемлющих. Для примера этой критики я напомню один закрепленный за мной эпитет, широко распространенный в левых кругах в то время. Меня называли «Милюковым –Дарданелльским» - эпитет, которым я мог бы по справедливости гордиться, если бы в нем не было несомненного преувеличения, созданного враждебной пропагандой в связи с незнанием вопроса».


1914 год. Награждение фронтовиков
«Священное единение» оппозиции и правительства длилось недолго. Военные неудачи, экономические проблемы, обострение ситуации в социальной сфере, вызванное массовым исходом беженцев из западных губерний вглубь России, вызвало новый всплеск внутриполитической активности. Политики с радостью использовали эти поводы для достижения собственных целей.
Страну все явственнее охватывала волна всеобщего раздражения. Критические оценки о положении дел становятся общепринятыми в самых разных кругах. Антивоенная и антиправительственная пропаганда велась в России в военные годы с огромным размахом, а пресекалась властями вяло и непоследовательно. В других вполне цивилизованных странах, например, во Франции и Германии, за подобную пропаганду по законам военного времени наказывали строжайшим образом, вплоть до расстрела. В России же газеты, несмотря на усилия цензуры, печатали столь резкие антиправительственные выпады, какие в других воющих странах и вообразить было невозможно, а уж на митингах и общественных собраниях вообще никто не считал нужным сдерживаться, подогревая накал политических страстей. И безнаказанность эти настроения множила.
В Думе сформировался «Прогрессивный блок», представлявший собой объединенную оппозиционную силу, запрограммированную на активную антиправительственную деятельность. П.Н. Милюков был организатором и одним из лидеров блока. В его выступлениях все чаще подчеркивалось – Россия сможет победить в войне только при замене существующего правительства министерством, пользующимся доверием в широких массах. Насколько опасно в военное время «раскачивать лодку» и вызывать политическую нестабильность, никто не задумывался. Впрочем, анализируя в эмиграции свою деятельность в составе «Прогрессивного блока», Милюков высказывал недовольство:
«…В своей политической линии я не падал слишком низко, но зато и не поднимался слишком высоко. Я не мог особенно гордиться своей ролью…»
В 1915 году Павла Николаевича постигло глубокое личное горе - на фронте был убит его сын Сергей, добровольцем ушедший на войну в 1914 году. Душевное потрясение, вызванное потерей близкого человека, заставило Милюкова еще более энергично критиковать все происходящее на фронтах и в военном ведомстве.
Но и самих «властных верхах» дела обстояли неблагополучно. Весь 1916 год продолжалось то, что историки впоследствии назовут "министерской чехардой" - главы правительства без конца сменяли друг друга на этом посту - Горемыкин, Штюрмер, Трепов, Голицын. Царь пытался найти фигуру, которая примирила бы Думу с правительством, привела бы к согласию и совместной работе. Но найти такую значительную личность Николай II не мог...


Император Николай II на фронте

Павел Николаевич Милюков полностью сосредоточился на антиправительственной борьбе, явно претендуя на лидерство не только в Кадетской партии и Думе, но и в государстве. Либералы снова заговорили о создании "кабинета народного доверия", и каждый видел спасителем отечества себя, безответственно полагая, что задача ему вполне по плечам.
Но пока они, забыв об идейных расхождениях и личных амбициях, "сомкнув ряды", успешно "добивали" очередное правительство царских назначенцев... Думская сессия, начавшая работу 1 ноября 1916 года, показала эти настроения либералов со всей очевидностью. Тон на заседании задал будущий премьер Временного правительства, а в то время присяжный поверенный А.Ф. Керенский, депутат от Саратовской губернии и член фракции трудовиков. Как юрист он сумел построить свою антиправительственную речь вполне эффектно, хотя никаких доказательств предъявленным обвинениям не было.
"Связав великий народ по рукам и ногам, заткнув ему рот и завязав ему глаза, они бросили его под ноги сильного врага, а сами, закрывшись аппаратом военных положений, цензур, ссылок и других преследований, предпочитают в то же время исподтишка, как наемные убийцы, наносить удары. Где они - эти люди в правительстве (Керенский указал на присутствующих на заседании членов правительства и премьер-министра), подозреваемые, братоубийцы и трусы..."
И тут на трибуну поднялся Милюков. Его выступление было хорошо спланированной и подготовленной акцией. Потрясая какой-то газетой и ссылаясь на якобы помещенную в ней статью, он обвинил премьер-министра и других членов кабинета в воровстве и предательстве. Все военные поражения и экономические трудности Милюков приписал целенаправленной методичной разрушительной работе врагов отечества, окопавшихся на министерских постах и выше. Свое выступление Милюков перемежал одним и тем же рефреном, постоянно вопрошая: "Что это, глупость или измена?"
На что аудитория, причем, не только симпатизировавшие Милюкову депутаты, но и специально явившиеся представители оппозиции, хором скандировала: "Измена! Измена!" Все присутствующие находились в необычайной экзальтации и с восторгом наблюдали, как Милюков бросает гневные обвинения в лицо премьер-министру Штюрмеру.
Между тем, лидер "Прогрессивного блока" откровенно блефовал. Никаких сведений об "измене" кабинета министров у него не было, а действовать так Милюкова заставила исключительно политическая целесообразность. Впоследствии, работая в эмиграции над своими мемуарами, он попытался объяснить, что толкнуло его на столь неоднозначный поступок:
"Я говорил о слухах об "измене", неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, "глупость" это "или измена". Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование - даже там, где сам я не был в нем вполне уверен. Эти места в моей речи особенно запомнились и широко распространились не только в русской, но и в иностранной печати".

Трезвомыслящие депутаты Государственной Думы оценивали выступление Милюкова достаточно жестко, как например депутат А. Ознобишин, писаший в эмиграции: «Вспоминая одну из наиболее преступных речей Милюкова, я бы спросил его же остроумными словами: «что это было − глупость или измена.» Я думаю, что это была и глупость, и измена плюс жажда власти».
Но мнение Ознобишина разделяли не все. Современные историки, изучая последствия этой политической акции, приходят к однозначным выводам: «Огромный отклик в обществе получила знаменитая речь Милюкова 1 ноября 1916 года. В ней он выступил против «партии, которая группируется  вокруг молодой царицы», с прямыми обвинениями в адрес трона и правительства в военных провалах и гибельной для страны политике, заключая каждое из этих обвинений дерзким вопросом: «Что это, глупость или измена?»
Речь Милюкова, как и вся деятельность его партии, внесла свой вклад в ту кампанию по дискредитации монаршей четы, царского правительства и существующего режима, которая явилась главной пружиной взрыва, потрясшего Россию в феврале 1917 года».
Премьер-министр Б.В. Штюрмер был глубоко оскорблен, собирался подать на Милюкова в суд. Но Николай II, видя что премьер совершенно деморализован, отправил его в отставку. Хрупкое общественное равновесие рухнуло. Назначение премьер-министром А.Ф. Трепова успокоить кипевшие в империи страсти уже не смогло.
Ожидание возможного переворота в конце 1916 года буквально витало в воздухе. По словам А.Ф. Керенского, П.Н. Милюков был в то время убежден, что при любом развитии событий лидеры «Прогрессивного блока» окажутся востребованными в качестве руководства страны.
«Целью встречи [руководителей «Прогрессивного блока» в сентябре 1916 года] было обсуждение вопроса о том, какие меры следует предпринять перед лицом того очевидного факта, что Россия стоит перед угрозой общенационального восстания. Все они согласились с тем, что «Прогрессивный блок» должен предпринять немедленные меры для предотвращения революции снизу. Наибольший интерес представляют замечания, сделанные Милюковым, который заявил, что долг блока – не участвовать в восстании, а ожидать его результатов. Он предвидел два возможных результата: либо верховная власть вовремя одумается и обратится к блоку с просьбой сформировать правительство; либо победит революция, и победители, не обладающие опытом правления, попросят блок сформировать правительство уже от их имени. В поддержку своих доводов он сослался на Французскую революцию 1848 года», - рассказывал Керенский.
16 декабря 1916 года П.Н. Милюков выступил на заседании Думы со следующим утверждением:
«Господа, свершилось то, чего мы хотели и к чему стремились: страна признала нас своими вождями».


Февраль 1917 года

В февральских событиях 1917 года П.Н.Милюков принимал самое активное участие. Исторические события этого периода тесно связаны с его именем.

[владелец]

В первые дни после Февральской революции в обществе и среди политиков, считавших себя «победителями», царила некоторая растерянность. «Мы были победителями, - писал Милюков. – Но кто «мы»? Масса не разбиралась. Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Дума как помещение – или Дума как учреждение? Родзянко хотел понимать это, конечно, в последнем смысле и уже чувствовал себя главой и вождем совершившегося».
Соратники по партии не всегда понимали логику его действий. В частности, Милюков пытался добиться сохранения в России монархии до момента созыва Учредительного собрания в целях обеспечения легитимности и преемственности власти. А ведь крах самодержавной власти вызвал в среде либералов массовое ликование, и вопрос легитимности решался очень просто – по закону революционной целесообразности.
Вопрос о монархии не случайно представлялся Милюкову столь принципиальным… Павел Николаевич не видел никаких источников легитимности власти Временного правительства после отречения великого князя Михаила. Государственную Думу таковым источником, по мнению Милюкова, признать было нельзя… Признавать же источником власти «революцию» Милюков не хотел, так как это означало для него «власть улицы», «власть толпы»…


И все же, не считая Временное правительство полностью легитимным, Милюков участвовал в его формировании и принял портфель министра иностранных дел. Состав Временного правительства (а изначально – правительства «народного доверия») гипотетически обсуждался либеральными кругами задолго до падения самодержавия, и в качестве руководителя внешнеполитического ведомства неизменно фигурировал Милюков. И он сам полагал, что получил это назначение по праву и лучше, чем кто бы то ни было, сумеет справиться с возложенными задачами.
«… я получил во Временном правительстве первого состава пост министра иностранных дел, давно намеченный для меня общественным мнением и мнением моих товарищей. Мое положение казалось очень прочным, да оно таковым и было – вначале. Про меня говорили, что я был единственным  министром, которому не пришлось учиться на лету и который сел на свое кресло в министерском кабинете на Дворцовой площади как полный хозяин своего дела. Я, кажется, был также единственным, который не уволил никого из служащих. Я ценил заведенную машину с точки зрения техники и традиции. Я знал, что в составе служащих есть люди, не разделяющие моих взглядов на очередные вопросы внешней политики, но не боялся их влияния на меня и полагался на их служебную добросовестность. Я собрал всех служащих при вступлении в министерство и указал им на единство нашей цели и на необходимость считаться с духом нового режима».
В первые дни Февральской революции личный авторитет Милюкова был очень высок. Однако он стал в буквальном смысле слова «калифом на час».

Павел Милюков с лидером анархистов князем Петром Кропоткиным

Уже 2 марта в своей речи новый министр иностранных дел публично объявил, что считает необходимым сохранение в стране монархии (конечно, в обновленной, конституционной форме). Эти слова положили конец его популярности – либеральная общественность таких установок принять в то время не могла. В результате вскоре Милюков оказался полностью обескуражен тем фактом, что центральной фигурой во Временном правительстве стал А.Ф. Керенский.
Однако, к 3 марта Временное правительство было у кормила власти не одиноко. Революционная улица уже имела свой стихийно созданный «полномочный» орган – Совет депутатов. И Милюков фактически признал право Совета на участие в решении важнейших политических вопросов и таким образом явился одним из творцов «двоевластия». Со стороны Павла Николаевича это был, по его собственному признанию, вынужденный шаг, он надеялся, что Временное правительство сумеет выйти из сложной ситуации с минимальными потерями…
На VII съезде кадетской партии Милюков указывал, что своим успехом революция обязана не только Думе и ее Прогрессивному блоку, но и социалистам из Совета, и выражал надежду на то, что это сотрудничество продолжится…
Однако заявление о сотрудничестве не помешало Милюкову в этот период начать борьбу с Советом по вопросу о внешней политике. Милюков в принципе не считал для себя возможным делить свое суверенное «министерское право» с советскими лидерами, что и привело к первому правительственному кризису…
Принцип «суверенности» правительства Милюков обосновывал тем, что Временное правительство является «наследником» власти царя и «хранителем» власти Учредительного Собрания – двух правовых «суверенов». А «воля народа» должна проявляться только в «правильных формах», то есть через законно избранные представительные органы – Учредительное Собрание, органы местного самоуправления…

Вторым принципиальным вопрос тех дней был вопрос об отношении к войне. Взятый Милюковым курс на продолжение войны до победного конца сделал его имя одиозным в народном восприятии. А среди политиков многие как раз разделяли взгляды Милюкова. Барон Б. Нольде вспоминал уже в эмиграции:
«Сознание связи между войной и революцией, необходимости выбрать между «борьбой до победного конца» и организацией нормальной государственной жизни в новых формах, было в те месяцы далеко не всеобщим. Напротив того, оно казалось тогда скорее греховной и запретной политической ересью. Царствовала концепция Милюкова: революция была сделана, чтобы успешно завершить войну − один из наивнейших самообманов этой богатой всякими фикциями эпохи».
Оппозиционерам в составе ЦК кадетской партии не удалось добиться пересмотра отношения к войне, диктуемого Милюковым. Бывшие соратники, мнение которых принципиально расходилось с позицией лидера, считали, что Павел Николаевич воспроизводил стиль «старого режима», - авторитарность и нетерпимость по отношению к другим политическим взглядам.
«Когда Набоков, Аджемов, Винавер и я в первый раз попытались доказывать в недрах кадетского центрального комитета на Французской набережной, 8, что надо свернуть с путей нашего классического империализма, мы столкнулись с самым упорным сопротивлением. Милюков со свойственной ему холодной отчетливостью доказывал, что цели войны должны быть достигнуты, что нельзя говорить о мире, пока не будет создана Югославия и т.д.», - говорил Нольде.
А.Ф. Керенский, выдвинувшийся в то время на лидирующую роль среди политической элиты, тоже не одобрял отношение Милюкова к войне, считая, что тот при формировании внешнеполитической линии правительства был не в силах отказаться от книжных догм и исторических экскурсов в ущерб реальному положению дел.


Шарж на Милюкова

«Вследствие своей прирожденной склонности ко всему относиться с исторической точки зрения, Милюков и исторические события склонен был рассматривать в плане перспективы, глядя на них с точки зрения книжных знаний и исторических документов, - говорил Керенский. - Такое отсутствие реальной политической интуиции при более стабильных условиях не имело бы большого значения, но в тот критический момент истории нации, который мы переживали в те дни, оно могло иметь почти катастрофические последствия… Вскоре между Милюковым и остальными членами Временного правительства обнаружились резкие противоречия во взглядах на цели войны».
Это привело к стремительной потере политического авторитета как кадетской партией в целом, так и лично П.Н. Милюковым, а также и кабинетом министров, в состав которого он входил..
Публичные выступления Милюкова с изложением его личных взглядов были восприняты во всех революционных кругах как свидетельство вероломства Временного правительства», - писал Кренский.
Чувство взаимного непонимания и недовольства между Керенским и Милюковым продолжало расти. Милюков горько жалел, что сам пригласил Керенского войти в состав Временного правительства:
«Мы, члены Думы, знали Керенского давно и были знакомы с приемами его самовозвеличения, -  в свою очередь писал Милюков в «Воспоминаниях». - Он умел себя навязать вовремя. Мы не знали только, что из привычки это стало системой, и мне пришлось самому создать для него новый плацдарм, пригласив его занять пост министра юстиции».
В ходе так называемого Апрельского кризиса, когда колонны демонстрантов, проходя по Петрограду, скандировали «Долой Милюкова!», Павел Николаевич был вынужден принять отставку.
А.Ф. Керенский рассказывал об этом так: «24 апреля [1917 г.] я выступил с угрозой выйти из состава кабинета, если Милюков не будет переведен на пост министра просвещения…Кризис в кабинете достиг апогея 25 апреля, когда Милюков отказался принять портфель министра просвещения и вышел в отставку».

Александр Керенский

Милюков же со свой стороны утверждал, что соратники горячо уговаривали его не покидать состав кабинета министров, но недопустимые разногласия с Керенским сделали это невозможным.
«… по поручению ЦК партии, Винавер и Набоков приехали ко мне с настоянием – принять портфель министра народного просвещения и пойти на компромисс с кабинетом, - тем более что предполагается организовать в нем особые совещания по вопросам обороны и внешней политики, куда я могу войти и продолжить оказывать свое влияние. Спор был долгий; я наконец оборвал его, заявив, что мое поведение диктует мне мой внутренний голос и я не могу поступить иначе. Свое «влияние», если какое-нибудь оставалось, я мог проявлять и извне, в качестве члена партии; оставаясь в составе правительства, я знал, что меня ожидает – особенно при начавшемся возвышении Керенского».
Милюков продолжал участвовать в политической жизни новой России в качестве председателя ЦК Конституционно-демократической партии, члена постоянного бюро Государственного совещания  и Предпарламента.
К августу 1917 г. для Милюкова было очевидным то обстоятельство, что Временное правительство бессильно спасти Россию от страшных революционных потрясений, поэтому в противовес анархии он призывал установить военную диктатуру и открыто поддержал мятеж генерала Л.Г. Корнилова. Благодаря его влиянию руководство Конституционно-демократической партии сделало ставку на установление в стране военной диктатуры и встало на сторону Корнилова… После подавления мятежа само название «кадет» сделалось в народе бранным словом.
Когда в Петрограде началось Октябрьское вооруженное восстание, Павел Николаевич покинул столицу, чтобы организовать в Москве отпор большевистской партии. Успех большевистского переворота, считал Милюков, будет кратковременным. В России достаточно сил, чтобы оказать сопротивление амбициозной большевистской партии, стремящейся захватить власть.
Но эти прогнозы не оправдались. В этот период Милюковым вообще был сделан ряд серьезных политических просчетов (как он и сам оценивал свои действия впоследствии) из-за привычки руководствоваться логическими схемами, абстрагируясь от непредсказуемой и переменчивой жизни. В дни великих исторических потрясений схемы и расчеты зачастую бывают бессильны объяснить происходящее.

Константин Юон. Штурм Кремля в 1917 году

Большевистский переворот П.Н. Милюков так и не принял, он выступал за вооруженную борьбу против новой власти. Но, оставаясь заметной фигурой на политической арене, Милюков был избран в Учредительное собрание от города Петрограда, разогнанное большевиками.
В ноябре 1917 г. Милюков принимал участие в совещании представителей Антанты, позже присоединился к добровольческой организации генерала М.В. Алексеева, а с января 1918 г. входил в состав «Донского гражданского совета», созданного при Добровольческой армии генерала Л.Г. Корнилова. Павел Николаевич стал автором документа, формирующего цели и принципы Белого движения. 27 декабря 1917 г. в «Донской речи» была опубликована написанная им Декларация Добровольческой армии.


Агитационный плакат

Декрет Совнаркома от 28 ноября 1917 г. объявил кадетскую партию «организацией контрреволюционного мятежа, партией «врагов народа». Милюков бежал в Киев и, считая борьбу с большевизмом важнейшей из задач момента, решился на экстраординарный шаг – вступил в контакт с командованием германских войск, вынашивая планы подавления советской власти при помощи немецких штыков. Именно в Германии Милюков видел реальную силу, способную противостоять большевикам.
В мае 1918 года он приступил к переговорам с германским командованием о необходимости финансирования антибольшевистского движения. Переговоры не были поддержаны большинством кадетов; поступок Милюкова подвергся резкой критике внутри партии. Кадетский ЦК в Москве вынес политике Милюкова категорическое осуждение. Павел Николаевич сложил с себя обязанности председателя Центрального комитета Конституционно-демократической партии.
Ориентация Милюкова на германскую помощь вызвала также сильнейшее возмущение в ставке Добровольческой армии, как акт предательства и перехода на сторону врага, и навсегда подорвала его авторитет среди белого офицерства.
Позже и сам Милюков признал ошибкой свое решение вступить в переговоры с воюющей стороной.


Плакат Белой гвардии

В ноябре 1918 г. П.Н. Милюков выехал в Западную Европу, пытаясь дипломатическими средствами добиться от союзников поддержки антибольшевистских сил. Некоторое время он жил в Англии, где выступал в печати от имени Белого движения, а в 1920 году опубликовал книгу «Большевизм: международная опасность». Лишь после эвакуации войск генерала Врангеля из Крыма в ноябре 1920 г. он признал, что «Россия не может быть освобождена вопреки воле народа». В это же время Милюков узнал о трагической смерти от дизентерии своей дочери Натальи.
В 1920 году П.Н. Милюков переехал в Париж, где возглавил Союз русских писателей и журналистов в Париже и совет профессоров во Франко-русском институте. В это же время П.Н. Милюков возобновил свою деятельность на научном поприще. Вышедшая в Киеве в 1919 году и переизданная в Софии в 1921 году книга «История второй русской революции» представляет собой работу, содержащую глубокий и многосторонний исторический анализ причин революционных событий 1917 года.
В мае 1920 года. на заседании Парижского комитета кадетов Милюков озвучил «новую тактику» в отношении Советской России, отвергающую как продолжение вооруженной борьбы внутри России, так и иностранную интервенцию. Предполагалось признать республиканский и федеративный порядок в России, уничтожение помещичьего землевладения, развитие местного самоуправления. Милюков предполагал, что эта платформа получит поддержку демократических сил внутри России и вдохновит их на борьбу против большевистской власти. Увы, из далекой эмиграции он не мог оценить реальный размах репрессий в советской России и не понимал, что любые антибольшевистские выступления стали практически невозможны, разве только как акт отчаяния, неминуемо ведущий к гибели восставших.
К тому же, среди соотечественников, выброшенных революционной бурей на чужбину, мало кто разделял подобные взгляды.
Перемены в мировоззрении поставили Милюкова в оппозицию к большей части русской эмиграции, в частности к его партийным товарищам кадетам. В июне 1921 года он вышел из партии и вместе с М.М. Винавером образовал Парижскую демократическую группу Партии народной свободы, преобразованную в 1924 году в «Республиканско-демократическое объединение».

Максим Моисеевич Винавер

Но, отдалившись от либеральных политиков, Милюков сблизился с левыми экстремистами, в частности с эсерами, всегда исповедовавшими террор как главное средство борьбы. Совместно с эсерами Милюков участвовал в проведении совещания бывших членов Учредительного собрания, а также вошел в состав Исполнительной комиссии совещания. Заигрывания Милюкова с эсерами вызывали раздражение многих видных кадетов.
«Конечно, Павла надо убрать, - писала Ариадна Тыркова-Вильямс сыну в мае 1921 года. – Он совсем стал нежитью. Вчера с таким старческим глупым упоением излагал нам свой скучный роман с эсерами. Так тщательно передавал подробности составления резолюций, которые они с Винавером подсовывали эсерам, как те жмутся, так как ихний ЦК ругается за противозаконную связь с буржуями, как он, Милюков, бережет их самолюбие и т.д. и т.д. Долгоруков спросил: «Вы бережете их партию, а я что-то ничего не вижу о бережении к.-д. партии». Скучно было слушать, но большинства у них нет, и мы это прекратим».
Монархистами, которые обвиняли П.Н. Милюкова в развязывании революции в России и не могли простить его личного участия в событиях, принявших трагический оборот, было предпринято несколько попыток покушения на него с целью мести за все былое.
28 марта 1922 года в здании Берлинской филармонии в Милюкова стреляли, но многолетний соратник В.Д. Набоков закрыл собою бывшего лидера партии, по его мнению – «одного из самых замечательных русских людей», и был убит.


Владимир Дмитриевич Набоков (фото 1914 года)

Многие представители эмигрантских кругов не могли простить Милюкову, что его жизнь была оплачена гибелью такого человека как Набоков, хотя Павел Николаевич сыграл в этой трагедии лишь самую пассивную роль.
В эмиграции Милюков много писал и издавался. Увидели свет его книги: «Россия на переломе», «Эмиграция на перепутье», «Воспоминания» (оставшиеся незавершенными).
Под влиянием антифашистских настроений, когда назревала Вторая мировая война и эмигрантским кругам приходилось делать выбор, на стороне какой из противоборствующих сторон выступать, Милюков пересмотрел взгляды на политику И.В. Сталина. В 30-е годы он положительно оценивал имперский характер внешней политики СССР. Во время Второй мировой войны Милюков был полностью на стороне СССР, рассматривая Германию как жестокого агрессора.
В 1935 г. умерла А.С. Милюкова, в том же году Павел Николаевич снова вступил в брак, наконец связав свою жизнь с давней подругой Ниной Васильевной Лавровой.

П.Н. Милюков скончался  31 марта 1943 года, в возрасте 84 лет и был похоронен единственным оставшимся к тому времени в живых из детей – Николаем Павловичем Милюковым – в семейном склепе в Париже, на кладбище Батильон.

 

БОЛЬШАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ ЕЛЕНЕ ХОРВАТОВОЙ за этот материал!

•  
• +5