ГЛАВЫ 11-15
Глава 11: Хрисополь. Личные покои Лициния.
Лициний или, как его ещё именовали, «император Востока», уединившись со своим ближайшим сподвижником Секстом Марцинианом, лихорадочно метался по роскошно обставленным покоям.
- Да заберёт его к себе Меркурий! - восклицал Лициний. - Крисп столь же коварен, как и Тривия. Мы должны опасаться его. Довольно ошибок! Я более не выступлю против него.
- Но это неразумно, - успокаивающим тоном возражал Марциниан. - Лагерь Криспа находится в дне пути от Хрисополя. Наши разведчики донесли, что он распустил часть своей армии. У него осталось не более двадцати тысяч воинов. На флот он тоже рассчитывать не сможет - большинство судов повреждены. К тому же он обескровлен сражением, и у него много раненых. Сейчас как раз самое время ударить. После подхода армии Константина мы потеряем своё преимущество.
- Распустил часть своей армии?.. – остановившись, с издевкой переспросил Лициний. – Только глупцы, подобные тебе, могут верить слухам распускаемым Криспом! Наверняка они ждут в засаде, когда мы снова попадёмся в ловушку.
- Светлый царь, я настоятельно советую… - начал было Марциниан, но Лициний резко его перебил:
- В прошлый раз ты советовал напасть на Криспа у стен Византия. Я послушался тебя и потерял весь свой флот. Будь ты жрецом, Марциниан, я бы давно приказал содрать с тебя шкуру. Но я не злопамятен. Ты будешь не только прощён, но и возвеличен.
Марциниан поклонился, но, услышав следующие слова, позеленел от страха.
- Я назначаю тебя правителем Западной империи!
- Правителем Западной империи?! И как мне принять сию великую должность? Отправиться в Рим и попросить императора Константина уступить свой трон?
- Тебе нелегко придётся, - согласился Лициний, - Константин вполне способен тебя казнить за дерзость. Или это сделаю я, - вперив жёсткий взгляд в Марциниана, с угрозой добавил император, - если хотя бы один легионер Криспа появится в Хрисополе.
- Криспа? – Марциниан лучше других знал мстительный нрав императора и всё же не сумел сдержаться. – Поверь, повелитель, нам больше следует опасаться Константина, который направляется сюда во главе стотысячной армии.
- Константин мне не страшен. Он всего лишь умён. Главная опасность исходит от Криспа – именно он стал моим злым гением. Если он не придёт, мы выстоим. А если нам удастся поссорить его с отцом, я разобью и армию Константина. Может, пообещать ему трон императора Рима? – Лициний устремил вопросительный взгляд на Марциниана. Тот неопределённо покачал плечами.
- Можно, конечно, испробовать и этот способ. Но надежды мало. Крисп в любом случае когда-нибудь получит этот трон. Кроме того, он честен и, как твердит молва, предан своему отцу. Мы не сможем подвигнуть его на предательство.
- В таком случае давай поступим наоборот. Пошлём своего человека к Константину - пусть сообщит о том, что Крисп согласился на союз со мной. Если нам удастся его в этом убедить, он без раздумий прикажет казнить Криспа и мы избавимся от главной опасности.
- Повелитель, - с осторожностью заговорил Марциниан, - ты недооцениваешь наше преимущество. Мы знаем, что Константин поверил твоему мнимому смирению. Он пребывает в ложной уверенности по поводу численности твоей армии - Константину известно только о двадцати пяти тысячах. Оттого он и идёт налегке, хотя мог собрать армию вдвое больше. Стены города, - заметив, что Лициний внимательно прислушивается к его словам, с воодушевлением продолжал Марциниан, - неприступны. Город окружён скалами, и пусть они невысоки, но зато склоны их совершенно гладкие, что позволит нам с лёгкостью сбивать лестницы. На стенах, возле каждой бойницы сложены груды камня. Приготовлена смола, дрова и котлы. У нас огромные запасы продовольствия, вода поступает из подземных источников. Мы с лёгкостью продержимся несколько месяцев. За это время армия Константина истощит свои силы в бесплодных атаках. У них не будет и хлеба - во многих деревнях близ Хрисополя чума унесла жизни большинства крестьян. Иными словами, придя сюда, они обрекут себя на поражение. Нам следует лишь дождаться нужного часа и двинуть вперёд те пятьдесят тысяч воинов, которых мы укрыли от постороннего глаза в подземельях Хрисополя. Ты станешь императором Рима и самым великим из правителей.
При последних словах Марциниана на лице внимательно слушавшего его Лициния расцвела горделивая улыбка. Однако император недолго наслаждался представленной ему картиной, очень скоро его лицо вновь стало озабоченным.
– И не забывай о воде! - предостерёг он Марциниана. - Она должна быть везде, на каждой улице. Мы не можем позволить Криспу вновь закидать нас огнём. Я лично пройдусь по всему городу и всё проверю. Ты понял?
Марциниан поклонился, но не Лицинию, а его супруге. Констанция вошла в покои мужа в тёмно-синей длинной тунике, отделанной по подолу затканной золотом тесьмой, голова её с тщательно уложенными золотистыми локонами была покрыта синей же, но тоном светлее, паллой. Она молча остановилась рядом с мужем и пристально глянула на Марциниана – тот отвесил ещё один почтительный поклон и удалился.
Лишь убедившись в том, что они остались одни, Констанция, молитвенно сложив руки, обратилась к своему супругу:
- Заклинаю тебя всемогущими Богами, немедля садись в седло и скачи навстречу Константину. Убеди его в своём смирении и покорности. Император не захочет сделать свою родную сестру вдовой – он простит тебя!
Лициний засмеялся лихорадочным смехом.
- Скоро ты будешь умолять меня пощадить твоего брата, - высокомерно ответил он умоляюще глядящей на него жене.
- Если ты не сделаешь этого до его прихода в Хрисополь, тебя ничто более не спасёт. Константин может простить брата, но никогда не простит человека, который не сдержал данного ему обещания. Покорись. Так ты сохранишь и свою честь, и свою жизнь.
- Трон Рима почти в моих руках, а ты советуешь сдаться, - вне себя заорал Лициний. - Прочь отсюда, иначе я сочту тебя предательницей, посланной ко мне Константином!
Ответом ему был лишь взгляд, полный жалости и участия.
- Помнишь ли ты Максенция? – тихо спросила у него Констанция. – В дни своего величия он насмехался над Константином и не раз при мне намекал на то, что скоро уничтожит его. Лишь однажды Константин позволил себе ответить. Мы были юны, но я по сей день помню его слова. Он сказал Максенцию: «Осёл как–то раз решил обхитрить своего седока. Закончилось всё тем, что ослу пришлось его возить на себе до самой смерти». Мы тогда посмеялись над Константином, посчитав эти слова глупостью. А несколько лет спустя, перед тем как покончить с собой, Максенций признался в том, что только сейчас понял смысл этих слов. – Констанция грустно улыбнулась. - Ты слеп, как и все, кто противостоит Константину. Вы не понимаете самого главного. Константин обладает удивительной мудростью. Его поступки, решения можно понять лишь после того, как пред тобой воочию явится результат. Он всегда и всех очень внимательно слушает, но никогда не поступает так, как ему советуют. Запомни: мой брат во много крат мудрее всех тех, кто окружает его. Тебе не удастся его обмануть или заманить в ловушку. А он способен предугадать все твои шаги.
- Опасен Крисп, а не Константин, - уже более спокойно возразил Лициний, - вот кого действительно стоит опасаться.
- Ты ошибаешься. И скоро раскаешься в своём упрямстве. Прими решение, пока ещё не поздно. Или… потом не обращайся ко мне за помощью и не проси умилостивить моего брата.
И, ещё раз с сожалением взглянув на угрюмо молчавшего мужа, Констанция вышла. Тот лишь насмешливо оскалился ей вслед. Разумные слова супруги вызвали только раздражение. Владеющая Лицинием навязчивая идея обеспечения города водой для защиты от возможных пожаров заставила его быстро покинуть дворец и в сопровождении двух десятков воинов из личной охраны отправиться на улицы Хрисополя.
Зрелище, представавшее раз за разом перед его взором, успокаивало и вселяло надежду. Повсюду кипела работа – город готовился к предстоящей осаде: тысячи людей работали, не покладая рук; через все трое городских ворот непрестанным потоком тянулись повозки с продовольствием – мешками с ячменём, вяленым мясом. Ввозились также и груды камня.
Но более всего порадовал Лициния вид огромных деревянных чанов, которые были установлены на каждом перекрёстке. Цепочки людей, выстроившись от колодцев к деревянным башням, установленным возле чанов, быстро передавали из рук в руки вёдра с водой. На верхней площадке каждой башни стояли по четыре человека, выливавшие в чан воду из поднимаемых вёдер – благодаря чему чаны быстро заполнялись. В нижней части каждого чана имелось цилиндрическое приспособление длиною в локоть с шестью деревянными затычками, которые позволяли регулировать подачу воды.
Чаны стали появляться в городе на следующий день после того, как Лициний узнал, каким образом удалось Криспу уничтожить его флот. Эта мера должна была исключить возможность поджога города. Мятежный император Востока по непонятной причине был уверен, что Крисп снова готовит ему огненную ловушку. И эта мысль не давала ему покоя до той поры, пока он собственными глазами не убедился, что в городе достаточно воды, чтобы потушить любой пожар.
Глава 12: Рим. Дом Тита Максима.
Фессалийка Виталия опустила взгляд на свою убогую постель – охапка соломы, покрытая куском белёного полотна, и крошечная подушка, набитая всё той же соломой, потом перевела глаза на небольшой свёрток с её скудным скарбом и с грустной нежностью, едва касаясь, провела рукой по шёлку туники с изящной золотистой вышивкой и тонким золотым пояском, которую ей милостиво разрешили оставить – вот и всё, что сохранилось от прежней короткой, но, как теперь она понимала, такой прекрасной жизни в доме сенатора Скапулы.
Виталия, как была в одежде, опустилась на своё нищенское ложе и прилегла, свернувшись комочком и подтянув колени к груди. Печаль и сожаление прогоняли сон, несмотря на усталость. Затопившая глаза тоска туманила непролитыми слезами взгляд, бездумно скользивший по лёгкой шёлковой занавеске, отделяющей её каморку от покоев новой хозяйки. Память, эта безжалостная гостья, заставляла снова и снова вставать перед внутренним взором те почти счастливые десять дней, когда Квинт Скапула позволил ей, пусть на малое время, почувствовать себя свободной. Он был так добр и внимателен к ней: дарил роскошные наряды и великолепные украшения, повелел разместить её в изысканно обставленной и очень уютной комнате – одним словом, отнёсся к ней, как к равной, почти заставив её позабыть о своём рабском положении.
Из груди Виталии вырвался судорожный вздох. Как же сокрушалась она сейчас о том, что, после первой же встречи осознав, что Квинт совсем не намерен брать её силой, как она опасалась, продолжала обливать его презрением и холодностью в ответ на его уважительное и учтивое отношение к ней!.. Он с такой теплотой и обходительностью старался предугадать все её пожелания, с таким терпением и пониманием её чувств безропотно принимал резкие слова, которые она с презрением бросала ему в лицо, но она, ослеплённая ненавистью и яростью ко всем римлянам, не хотела замечать его любви и нежности, подозревая его в какой-то жестокой и злокозненной игре. Не могла преодолеть себя и, не желая, чтобы молодой человек расценил её невольно зарождающуюся к нему симпатию как слабость или рабскую приниженную благодарность за те блага, которыми он её одаривал, продолжала грубо и непримиримо отталкивать его, выражая лишь пренебрежение и бездушную злобу.
Их последняя встреча, которую сейчас Виталия вспоминала с болью в сердце, принесла ей в тот момент одновременно и радость, и сожаление о несбывшемся.
- Виталия, - сказал ей тогда Квинт, войдя в её покои, - мои слова не принесут тебе облегчения, но всё же я хочу попросить у тебя прощения. Видят Боги, я сделал бы всё, чтобы спасти твою семью, но не в моей власти вернуть их к жизни. Мои чувства к тебе слишком сильны, ибо я полюбил тебя, едва увидев. Но даже они не способны изгнать ненависть из твоей души.
Она смотрела тогда, как уходит Квинт, и сердце сжималось от боли утраты, которую совсем недавно она была готова расценивать как победу своей гордости и чести. Она чувствовала, с какой силой её тянет к молодому центуриону, и злилась на себя, считая это слабостью. Что ж, она сумела сохранить и свою честь, и свою гордость. Тогда почему ей так хочется кричать: «Вернись, Квинт! Ты ошибся! Во мне нет ненависти к тебе!»?.. Но всё это теперь бессмысленно и бесплодно - Квинт ушёл. Он, подобно всем римлянам, отправился на очередную войну. Об этом ей на следующий день сообщил его отец, сенатор Публий Скапула. Его слова разрушили последнюю надежду Виталии на встречу с Квинтом:
- Мой сын уехал сегодня. Ты же отправишься прочь из этого дома. Моё решение расстроит Квинта, но я не желаю держать в доме рабыню, которая столь неблагодарна и непокорна, что заставила страдать моего сына. Будь же признательна хотя бы за то, что я не наказываю тебя, как ты того заслуживаешь, а просто отправляю с глаз долой.
Как ни больно ей было, но Виталия хорошо понимала причину поступка Скапулы. Он был жесткосерден, но справедлив к ней. Она ожидала гораздо худшего отношения за свою дерзость и строптивость, но Виталия снова ошиблась. Её привезли в этот дом и доверили уход за супругой цезаря Криспа, сделав её личной служанкой. И если бы не горькие воспоминания о Квинте, она вполне могла чувствовать себя совершенно счастливой, ибо едва ли не сразу привязалась к своей госпоже. Приветливость и доброжелательность Елены сразу расположили к ней Виталию, а то, что молодые женщины оказались близки по возрасту, помогло им подружиться.
Внезапно жуткий вопль прервал мысли Виталии. Она вскочила с постели и бросилась в опочивальню своей госпожи. Елена с бледным лицом и полными ужаса глазами сидела в постели, судорожно прижав к груди скомканные простыни. Виталия, мгновенно оказавшись рядом, погладила госпожу по плечу и зашептала тихие успокаивающие слова. Последнее время кошмары всё чаще мучили Елену ночами.
- Помоги одеться, - выдавила из себя Елена, приходя в себя.
Виталия помогла ей накинуть одежду и обуть сандалии. Набросив на её плечи плащ, она вывела госпожу на открытую террасу. Елена глубоко вдыхала ночной воздух, пока бешено стучавшее сердце не утишило свой ритм, а затем едва слышно промолвила дрожащим голосом:
- Я видела своего сына. Без головы. Вокруг было много крови. Я бросилась на колени и ползла к нему. А его отрубленная голова была живой: глаза смотрели прямо на меня, умоляя о помощи, губы шевелились. А потом… потом я увидела моего мужа. Он что-то кричал мне, но я не слышала его слов. А следом прямо над собою я увидела топор – и он опустился, и я увидела уже свою голову, лежащую рядом с головой сына. Страшнее сна мне не приходилось видеть!..
- Тебе приснился счастливый сон, - произнесла Виталия, придавая голосу уверенность, которой на самом деле не ощущала. - Смерть во сне означает долгую жизнь. Боги дали тебе знать, что ты и твой сын будете счастливы.
- Откуда тебе это известно? – Елена встрепенулась и, полуобернувшись, устремила на Виталию взгляд, наполненный надеждой.
- Наши жрецы так говорили. И почти всегда это оказывалось правдой, - ещё более уверенно ответила Виталия.
- Да услышат тебя Боги! - прошептала Елена. - Я завтра же принесу им в благодарность десять жертвенных овец - за меня и моего сына и быка - за моего мужа. Да уберегут его от опасности Боги!
- Могу я спросить, госпожа? - помолчав, начала Виталия.
- О чём?
- Ты любишь своего мужа?
Этот вопрос унёс остатки страха, владеющего Еленой. Она легко рассмеялась и в лучистом взгляде её засветилась нежность:
- Всей душой! Криспа нельзя не любить. Ты поймёшь это, как только увидишь его. Он красив, умён и весел даже тогда, когда его жизни угрожает опасность. О нём мечтало много женщин. Сам Флавий Лициний желал женить его на своей дочери. Даже потом, когда мы уже были женаты, он прислал послов к императору, предлагая этот союз снова. Но Крисп настоял на своём. Он выбрал меня, и я горда этим. И я дорожу любовью моего мужа. Это самое дорогое, что у меня есть.
- Твой муж первым признался в любви? – спросила Виталия, явно думая о своём.
- А почему ты спрашиваешь? – с лукавой улыбкой задала вопрос Елена. – Тебе признались в любви? Уж не потому ли мой добрый дядюшка спровадил тебя ко мне? – она снова рассмеялась и уже весело продолжила: – Теперь я понимаю смысл того странного письма, в котором он просил меня обращаться с тобой, как с равной.
- Он просил за меня? – поразилась Виталия. – Мне казалось, что сенатор ненавидит меня…
- Всему Риму известно, какой он добряк. Мой дядюшка не может никого ненавидеть, поэтому всегда насмехается и старается напугать. Он хочет показать, что не так добр, как о нём думают, но ему давно никто не верит. Разве только ты, – Елена бросила весёлый понимающий взгляд на Виталию, которую этот разговор смущал всё больше и больше. – Ты мне так и не ответила. Неужели Квинт влюбился? Он говорил тебе о своей любви?
Виталия, опустив глаза и закусив губы, только нерешительно кивнула в ответ.
- Правда? Тебе повезло!
- Но я отвергла его…
Елена рассмеялась пуще прежнего.
- Бедный Квинт! - сквозь смех произнесла она. - Он всегда был стыдлив и сторонился женщин. Первая попытка и такая неудача…
- Я не понимала… - прошептала Виталия, не поднимая глаз.
- Ну, если ты передумала, мы вполне бы могли известить Квинта о твоём решении.
- Это возможно, госпожа? – встрепенулась Виталия, вскидывая засиявший надеждой взгляд.
- Безусловно, - подтвердила Елена, - нам лишь следует обсудить текст письма. Что следует написать? Какое слово? Раскаялась? Одумалась? Сожалею? Или… Люблю?..
- Последнее слово лучше, - краснея, признала Виталия.
- Я так и думала, - довольная собой, кивнула Елена. – Мне необходимо сделать кое-какие покупки в Риме. Ты поедешь со мной. А после того, как мы навестим торговцев, у нас останется немного времени. Мы используем его для того, чтобы отправить гонца к Квинту.
- Ты так добра ко мне! - в порыве благодарности Виталия наклонилась и, схватив руку Елены, прижалась к ней губами.
Чуть позже Виталия устыдилась своего поступка. Никогда прежде она не поступала так… по-рабски. Елене же её поступок доставил истинную радость. Она поняла, что рядом с ней преданная душа и, возможно, будущая супруга Квинта, с которым они выросли вместе и которого она любила как брата. Виталия ей нравилась, и воспринимала она её скорее как подругу, нежели служанку. И это приносило удовольствие прежде всего самой Елене. У неё никогда раньше не было подруги. Рано умершую мать Елена почти не помнила, отец же любил её, но растил в строгости, не позволяя дружески общаться с маленькими рабынями, а среди равных себе сверстниц Елена так и не нашла себе подруги. Но вот появилась Виталия – ровесница, равная ей если не по нынешнему положению, то по рождению, и мечта о понимающей и любящей подруге наконец могла осуществиться.
Елена набрала в грудь побольше воздуха и громко позвала вниз, в темноту двора:
- Артемий!
Откуда–то снизу раздался в ответ знакомый голос Артемия:
- Да, госпожа. Я здесь!
- А я и не сомневалась, - пробормотала Елена так тихо, что её услышала лишь Виталия. Затем она возвысила голос и продолжила: - Завтра я отправляюсь в Рим за покупками. Тебе не обязательно меня сопровождать. Ты останешься здесь и будешь ждать моего возвращения.
В ответ раздалось короткое:
- Нет!
- Ты возражаешь мне? – голос Елены прозвучал скорее удивлённо, чем разгневанно.
- Я выполняю приказ цезаря.
- Он приказал запереть и никуда не выпускать меня?
- Нет, - раздалось после короткого молчания.
- Значит, я могу ехать? – уточнила Елена.
- Без меня - нет!
- Ну, хорошо. Можешь меня сопровождать, - уступила Елена.
На том короткий разговор с личным стражем мужа закончился. Елена быстро и крепко уснула, Виталия же не сомкнула глаз. Её переполняло радостное предвкушение встречи. Она снова и снова представляла лицо Квинта, когда он будет читать письмо: вот он хмурится при напоминании её имени, потом лицо его становится удивлённым, а после расцветает счастливой улыбкой... Возможно, он сможет приехать к ней. Последняя мысль заставила её затрепетать. Она могла стать его женой, быть любимой и свободной. Как прежде!..
Следующим утром Елена и Виталия сидели в закрытых носилках. Восемь крепких рабов подхватили нелёгкую ношу и двинулись трусцой в сторону небольшого холма, за которым начиналась дорога, ведущая в Рим. Жену цезаря, кроме самого Артемия, который ехал впереди, охраняли ещё два верховых стража, все трое отлично вооружённые.
День обещал быть жарким. Несмотря на раннее время, солнце успело подняться высоко и нещадно палило. Неожиданно их неторопливое и размеренное движение прервал появившийся впереди на дороге отряд из дюжины всадников без каких-либо знаков отличий, зато до зубов вооружённых.
Встревоженный Артемий дал знак рабам остановиться, а верховым стражам занять позиции по обе стороны носилок, сам оставшись впереди, напряжённо вглядываясь в стремительно приближающийся отряд и надеясь, что всадники проскачут мимо, двигаясь по каким-то своим делам. Однако чаяниям его не суждено было сбыться: их быстро окружили и потребовали сдаться.
- Я сопровождаю жену цезаря. Флавий Крисп уничтожит вас, если узнает, что вы пытались напасть на его жену!
В ответ раздался высокомерный голос одного из нападавших:
- Флавий Крисп подчинится воле императора. Я действую от его имени.
Сдавайтесь и следуйте за мной. Это приказ.
- Ты лжёшь! - вскричал Артемий, выхватывая меч и бросаясь вперёд.
Завязался короткий, но кровопролитный бой. Женщины в носилках, скрытые плотными занавесями, в ужасе застыли, прислушиваясь к шуму сражения. Но вот воцарилась тишина – Елена и Виталия с надеждой переглянулись, но полог резко откинулся, и прозвучал жёсткий голос:
- Елена, я беру тебя в плен. По приказу императора Константина ты будешь посажена в темницу.
- Мой муж - Флавий Крисп! - гневно вскричала Елена. - Как вы посмели… - Она не договорила, а затем стала покрываться мертвенной бледностью. В руке говорившего с ней человека лежал пергамент с личной печатью императора.
- Повинуйся!
- Мой сын… Умоляю вас!.. Ему нет и года, - нашла в себе силы сказать Елена.
Её глаза стали наполняться слезами.
- Он тоже будет взят под стражу и препровождён в отдельную темницу, - последовал безжалостный ответ. Затем рука говорившего указала на Виталию.
– Ты можешь уйти.
- Я не оставлю мою госпожу, - ответила Виталию и взяла безжизненную руку Елены в свои ладони.
Полог опустился, и носилки тронулись. Они ещё не исчезли из виду, когда раненый в грудь Артемий, шатаясь, поднялся с земли. Оба следовавших с ним стража были мертвы, в живых остался он один. По непонятной причине его не стали добивать - возможно, приняв за мёртвого. Артемий свистом подозвал свою лошадь и с огромным трудом взобрался в седло. Зажав ладонью кровоточащую рану, он тронул коня, повторяя, как молитву, одни и те же слова:
- Надо сообщить цезарю! Надо сообщить цезарю!
Глава 13: Никея.
На берегах большого озера, словно обнимая его крыльями кварталов, расположился маленький городок Никея. Торговцы, наперебой предлагающие свои товары, среди которых преобладали ткани и украшения, попадались на каждом шагу – улицы и переулки, прилегающие к центру города, были застроены лавочками и запружены как покупателями, так и громко расхваливающими свой товар продавцами. Пышность Рима с запозданием, но уверенно распространялась по всей империи. И жители провинций желали окунуться в модную роскошь, а потому дорогие привозные ткани и золотые безделушки раскупались, как холодная вода в жаркий день.
Впрочем, здесь, в Никее, в отличие от столицы, стремление выглядеть изысканно и богато порой принимало весьма забавные формы, которые иронично отмечал про себя Авсоний, прибывший в Никею по воле императора: и вышедшие из моды тоги, которые всё ещё носили местные зажиточные горожане, и перекинутые через правое плечо плащи, что в самом Риме считалось признаком дурного вкуса и тона.
Сразу же по прибытии Авсоний успел бегло осмотреть город и приметить наиболее значимые события и явления. Предстоящий собор привлёк в Никею множество христиан, численность которых практически не уступала количеству многочисленных торговцев – проповедники новой религии встречались едва ли не на каждой площади и любом перекрёстке.
Императорский посланник наблюдал за людьми с крестами, прислушиваясь к их речам и делая собственные выводы. Что любопытно, стекающиеся в Никею христиане различались порой столь противоположными суждениями, что невольно возникали сомнения: а об одном ли и том же Боге они говорят?..
Удивляло отсутствие в городе христианских епископов – говорили, что они должны были прибыть позже, зато, по слухам, здесь находился тот самый Арий, с которым и повелел переговорить Константин. Арий состоял в подчинении епископа Александрийского, с которым у Ария и возникли изначально разногласия, приведшие впоследствии всю христианскую общину к расколу на два непримиримых лагеря.
От внимательного взгляда Авсония не ускользнуло, как небольшие группы людей, возбуждённо переговариваясь, направлялись к берегу озера. Ведомый любопытством, он пошёл вслед за ними, и скоро его взгляду предстало довольно большое скопление горожан, расположившихся у самой воды и слушавших невысокого худощавого человека в одеянии из грубой ткани и изрядно изношенных сандалиях. Он говорил громко, но медленно и очень выразительно, подчёркивая свои слова весьма продуманными жестами. Расслышав слова «пресвитер Арий», Авсоний занял место среди тех, кто сидел на камнях справа от Ария, и весь обратился в слух.
- И есть ли это истина? – громко вопрошал Арий, воздевая руки к небу, словно надеялся получить оттуда ответ. – Есть ли истина в том, что Христос – Сын Божий? Если есть, то какова эта истина? Каждый из вас, - Арий обвёл руками слушателей, – каждый из вас может ответить себе - достаточно лишь задаться простыми вопросами. Может ли сын быть равным отцу? Может ли обычная женщина произвести на свет Бога? Нет, нет и нет! Сын может быть первенцем, лучшим, любимым, но отнюдь не будет равным родителю. А женщина родит подобного себе, но не Бога. Или, признавая рождение Бога простой смертной, мы должны допустить такую же возможность в отношении любой из женщин.
«А он не так прост, как мне казалось, - думал Авсоний, с пристрастием вслушиваясь в пылкую речь Ария. - Доводы, которые он приводит, слишком значительны, чтобы остаться без внимания. При этом всё его словоблудие можно облечь в одну-единственную фразу: он отрицает Христа как Сына Божьего».
Последний вывод заставил Авсония задуматься. Всё христианское учение зиждилось на вере в эту незыблемую для них истину. Отрицание Христа как Сына Божьего могло уничтожить и самую религию. Неужели Арий этого не понимает? А если понимает, то чего добивается? И не тщеславием ли руководствуется, подвергая сомнению один из основных постулатов? Возможно, он желает стать новым пророком?..
Напряжённые размышления прервал приглушённый спор, разгоревшийся у Авсония за спиной, который заинтересовал его настолько, что он перестал слушать Ария.
- В словах Ария есть истина, - произнёс один мужской голос.
- Ну и в чём же ты видишь эту истину?
- Как может быть Христос равен Господу? Это всё равно, что я признаю своего сына равным мне. Он может обращаться со мной, как того захочет. Разве это правильно?
- Ты говоришь о Боге, - возразил второй голос, - здесь не уместны такие сравнения.
- А разве ты признаёшь Христа? Или ты успел изменить своё мнение?
Авсоний не видел спорщиков - он не оборачивался, чтобы не выдать свой интерес.
- Нет, - последовал короткий ответ, - но я не признаю и Ария. Все мы почитаем своих матерей как святых, и только они заслуживают поклонения.
Послышался приглушённый хохоток и издевательский вопрос:
- Женщина… Бог?
- Да. И перестань смеяться над моими словами. Разве не женщина даёт начало жизни? Именно она олицетворяет любовь, прощение и вообще всё прекрасное. И только она может быть Богом. Любое иное существо не понятно для меня, а мужчины… они только и могут болтать или творить зло. К тому же они слишком изменчивы.
- Ты говоришь, как женщина, - раздался голос, в котором послышалось раздражение.
- Я говорю то, что думаю!
- Ты думаешь, как женщина!
- А ты думаешь, как осёл!
- Ты и оскорбляешь, как женщина!
- Зато я могу ударить, как мужчина. Хочешь проверить?
- Ещё бы не хотеть. У меня такое чувство, что ты начнёшь царапать мне лицо и визжать!.. Ах ты, сын собаки! - голос перешёл в рёв, привлекший внимание многих слушателей Ария.
Авсоний тоже не выдержал и обернулся. В нескольких шагах от него двое здоровенных парней вовсю награждали друг друга увесистыми оплеухами. У одного из них кровь струилась из носа, но сдаваться, по всей видимости, он не собирался. Парни, к слову, оказались удивительно похожи друг на друга.
Не один Авсоний смотрел на драку - многие из собравшихся на берегу посмеивались, наблюдая за ней. Никто не пытался разнять драчунов. Основательно намяв друг другу бока и расквасив носы, они вскоре сами разошлись в разные стороны. Возможно, Авсоний бы и не придал этому событию столь серьёзного значения, если бы некоторое время спустя не увидел спорщиков снова. Оба бок о бок сидели на корточках у кромки воды и смывали с лиц кровь.
- А они совсем не обидчивые, - хмыкнул Авсоний. - Пожалуй, они могли бы пригодиться императору, особенно сейчас, когда следует так много всего узнать и понять.
Кивнув головой собственным мыслям, он подошёл поближе и услышал, как один из молодых людей произнёс:
- Руку на старшего брата поднял, собака… - вслед за этими словами он влепил младшенькому звонкую затрещину, и тот, не удержав равновесия, полетел в воду. Подвергшийся внезапному нападению братец тут же поднялся и, как ни в чём не бывало, вернулся на прежнее место. Братья переглянулись и захохотали.
- Они мне нравятся всё больше и больше, - пробормотал Авсоний и уже громко добавил: - Не поможете ли римлянину найти достойное место для вкушения пищи?
Глава 14: Окрестности Никеи. Логово язычников.
Авсоний всегда считал, что лучший способ завязать дружбу – это угостить нужного человека вкусной пищей. А существовала ли пища достойнее луканской колбасы? В этом крошечном городишке – вряд ли. Разместившись под навесом вместе со своими новыми приятелями, которых отец в честь первых апостолов одарил именами Петра и Павла, Авсоний с доброй усмешкой наблюдал, с каким наслаждением, смакуя каждый кусочек, медленно, чтобы продлить нечастое, как видно, удовольствие от вкусной еды, братья ели то, что здесь именовалось луканской колбасой. Сам Авсоний попробовал маленький кусочек и убедился, что вкус ничем не напоминал то лакомство, что подавали под тем же названием в Риме.
Занятые вдумчивым поглощением колбасы, братья говорили мало, умудряясь тем не менее перебивать и подначивать друг друга. Пётру недавно исполнилось 25, и он был на три года старше брата, которого в пылу невольно подслушанного Авсонием «богословского» спора на берегу озера Пётр обругал «женщиной» - совершенно незаслуженно, ибо младший брат превосходил его как ростом, так и сложением.
- Двадцать два динария за одну колбасу, - раздался над ухом Авсония вкрадчивый голос хозяина заведения.
- Двадцать два?! – поразился Авсоний. – В Риме её можно купить за 12. Самая лучшая луканская колбаса стоит не более 16 динариев.
- У нас такие цены, - услышал он в ответ.
- Ну, хорошо, - не стал спорить Авсоний и отсчитал требуемую сумму.
Это стало сигналом для обоих братьев - они быстро доели колбасу, облизали блестевшие от жира пальцы и, с сожалением заглянув в опустевшее блюдо, со вздохом поднялись из-за стола.
Некоторое время они втроём бесцельно бродили по улицам. Авсоний не спеша шагал между двумя братьями и внимательно прислушивался к их досужей болтовне, умело направляя разговор в интересующее его русло, словно невзначай задавая вопросы, на которые оба отвечали с огромной охотой. Пётр подробнейшим образом рассказал об их с Павлом отце, который состоял в чине диакона и до недавнего времени совершал службы в храме Никеи. Но несколько месяцев назад епископ отстранил его от службы за ярые обличения им Ария как еретика. Авсоний поинтересовался именем того епископа и весьма удивился, услышав ответ.
- Евсевий?.. – несколько раз переспросил он и погрузился в размышления, получив подтверждение.
Кто бы мог подумать... Евсевий… Сторонник Ария. Становился понятным смысл императорской просьбы. Видимо, Евсевий сумел внушить ему проповедуемые Арием спорные догматы. Авсоний незаметно усмехнулся – надо же, как же он не догадался сразу, откуда ветер дует! Это была очень важная информация. Надо было только как следует поразмыслить, как правильно её использовать в будущем разговоре с императором. Погружённый в свои мысли, Авсоний на время упустил нить разговора. Однако тренированный слух его выхватывал всё самое интересное из рассказа двух братьев. И последняя фраза Павла заставила императорского посланника очнуться от занимавших его мыслей.
- О какой опасности ты говоришь? – изумился Авсоний. – Почему я должен укрыться в вашем доме после наступления темноты?
- Ночью в этом городе происходят очень странные вещи, - оглянувшись по сторонам и понизив голос до шёпота, ответил ему Павел, - люди пропадают. Большей частью женщины и дети. Но бывает, крадут и мужчин.
Авсоний приостановился от удивления, оказавшись напротив убогой лачуги, на пороге которой, на нагретом солнцем камне, сидела дряхлая старуха, угрюмо и подозрительно уставившаяся на них, словно ожидая неприятностей.
- И кто виновник? Имя известно? – осведомился Авсоний.
Братья одновременно приложили палец к губам, призывая к молчанию. Авсоний понятливо кивнул, и Павел тихо ответил:
- После того, как император позволил открыто проповедовать нашу веру и даже положил оклад епископам и иным служителям, появилось очень много странных людей. До того их здесь не было. Они одеваются, как христиане, носят крест, посещают проповеди, но совсем на нас не похожи.
- Почему ты так думаешь? – так же тихо спросил Авсоний.
- Мы с братом выследили их однажды, - признался Павел. - Не будь ты так добр к нам, мы бы не предостерегли тебя. И лучше будет, если ты прислушаешься к нашим словам. Опасность на самом деле велика.
Продолжавшая молчком сверлить их настороженным взглядом старуха раздражала и тревожила Авсония, поэтому он двинулся дальше вниз по пыльной каменистой улочке, направляясь к небольшому холму впереди, и оба брата отправились вслед за ним.
- Так что это за люди, которые называют себя христианами, но совсем на них не похожи? – продолжал допытываться Авсоний. - В чём их опасность? И что такого необычного вы видели?
- Это язычники, - Авсонию приходилось напрягать слух, чтобы расслышать приглушённый почти до шёпота голос Павла. – Они поклоняются Богине Гекате.
- Они греки?
- Среди них есть и греки, и римляне, и даже люди из далёких земель. Но они сидят в пещерах на другой стороне озера и совсем не появляются в городе.
- Вы там их видели, в пещерах? – уточнил Авсоний. – Проводите меня к ним?
Переглянувшиеся с откровенным ужасом братья, наотрез отказались. Это так не вязалось с их обычным добродушием и готовностью услужить, что Авсоний заподозрил неладное. Ему понадобилось приложить немало усилий, прежде чем он услышал сравнительно внятный ответ из уст Павла.
- Они приносят в жертву людей. Там везде человеческие кости.
Зная ненависть императора к подобным ритуалам, Авсоний удовлетворённо кивнул - появлялась возможность выявить ещё одну языческую секту.
- Ночью проводите меня к пещерам! – пристально глядя на молодых людей, решительно произнёс Авсоний.
Братья, снова переглянувшись, отрицательно затрясли головами. На губах Авсония появилась незаметная усмешка. Он перевёл требовательный взгляд с Петра на Павла и с нажимом произнёс:
- Это не обсуждается. Не хотите по доброй воле - я могу обратиться к префекту вашего города.
- Что, прямо-таки к самому префекту? – не удержались от насмешки братья, но, увидев в руках Авсония свиток со всем известной в империи печатью, посерьезнели и с опаской посмотрели на спутника, такого добродушного и простого в обращении до сих пор.
- Отведёте меня к пещерам, - настойчиво повторил Авсоний. - Когда вернёмся, я щедро награжу вас обоих.
- Если вернёмся… - пробормотал Пётр. - Но это твоё решение. Если случится беда, нашей вины в том не будет. И вот что ещё, - бросив взгляд на согласно кивавшего младшего брата, добавил он, – ночью мы туда не пойдём. Если хочешь, отведём тебя к их логову завтра утром.
Убедившись, что братья тверды в своём намерении не появляться в так пугавшем их месте после захода солнца, Авсоний вынужден был согласиться на отсрочку опасной прогулки и расстался с братьями, договорившись встретиться у озера следующим утром.
Едва забрезжил рассвет, все трое собрались на западном берегу озера – там, где обычно стояли лодочники. И здесь Авсония ожидали сразу два неприятных обстоятельства: первым был поливший неожиданно дождь, а вторым то, что лодочник, к которому он обратился, был согласен дать им свою лодку за небольшую плату, но перевезти их на другой берег озера отказался категорически. Впрочем, эти препоны ничуть не охладили пыл Авсония, и вскоре, поёживаясь от льющихся с небес потоков воды, они втроём уже сидели в лодке. Младший из братьев, Павел, сел на вёсла и мощными гребками направил утлое судёнышко к противоположному берегу, на котором виднелись густой лес и скалистые горы.
Когда лодка пристала к берегу, Пётр стал настаивать на том, чтобы его брат оставался в лодке и был готов к отплытию. Авсоний увидел в словах Петра желание уберечь брата от опасности, и заодно подготовить им всем путь к отступлению, а потому возражать не стал. В душе он посмеивался над откровенным страхом молодых людей, полагая, что они склонны преувеличивать опасность, но без возражений принял кинжал от нервничавшего Петра, не желая усиливать его беспокойство.
Авсоний с Петром направились в сторону леса, в чаще которого отыскалась хорошо утоптанная тропинка. Авсоний направился было к ней, но, увидев, как Пётр отрицательно качает головой, остановился и с раздражением спросил:
- Что на сей раз?
- Туда нельзя, - тихо ответил Пётр, кивая в сторону тропы. – Она слишком бросается в глаза.
- Ну и что? По ней ведь ходят люди!
- Слушайся меня, Авсоний, и тогда, быть может, мы вернёмся обратно живыми!
Авсоний вынужден был подчиниться. В нём нарастало раздражение. Он подозревал, и не без оснований, что связался с трусами. Но сейчас ему ничего не оставалось, кроме как молча следовать за своим проводником. Тот удалился на порядочное расстояние от тропинки и только тогда решился войти в лес. Целью их пути являлись скалистые горы, где, судя по заверениям братьев, и обитали пресловутые язычники. Вслед за Петром Авсоний, поминая недобрым словом осторожность новых знакомцев, начал продираться сквозь густые заросли. Дождь всё усиливался. Капли стучали по кронам деревьев, словно барабанная дробь, и шум ливня заглушал даже хруст сухих веток под ногами. Авсонию внезапно показалось, будто он слышит некий звук – словно бы стон… или вой?.. Остановившись и прислушавшись, он решил было, что ему просто почудилось, если бы рядом не раздался настороженный шёпот Петра:
- Кто-то плачет…
И действительно, теперь оба ясно расслышали сквозь шум дождя протяжный, полный глубокой тоски и боли стон, вызывающий невольную дрожь. Авсоний вопросительно посмотрел на Петра. Тот указал рукой направление и со всей возможной осторожностью двинулся вперёд. С каждым шагом звук становился всё отчётливее.
Неожиданно Пётр остановился, и Авсоний едва не наткнулся на его спину. Пётр указывал куда-то вниз. Авсоний проследил за движением его руки и вздрогнул: по усыпающей землю листве тянулся вглубь леса размытый дождём кровавый след. Оба, не сговариваясь, двинулись по страшному следу и совсем скоро оказались у неглубокой ямы, откуда и доносились так ужаснувшие их звуки. Настороженно осмотревшись по сторонам, они заглянули вглубь ямы и увидели юношу и девушку. Они не были связаны и могли бы легко выбраться наружу, но почему-то не делали этого, а только стонали, плакали и молили о помощи.
Авсоний ещё не успел осмыслить происходящее, как вдруг Пётр, почуявший опасность, схватил его за руку и буквально потащил к ближайшим деревьям. Следуя молчаливым знакам Петра, он вслед за ним упал на мокрую листву и прижался к земле. Из-за деревьев появились двое мужчин в чёрных плащах с низко надвинутыми капюшонами, скрывающими лица, и с удивившими Авсония крестами, висевшими у них на груди. Остановившись на краю ямы и тихо о чём-то посовещавшись, люди в плащах склонились над замолчавшими в ужасе юношей и девушкой, а потом один из пришедших спрыгнул вниз, на дно ямы.
Настал миг, который мог прояснить многое из того, что здесь происходило, и Авсоний не собирался его упускать. Бросив на Петра многозначительный взгляд, он бесшумно вытянул из кожаных ножен кинжал и быстро метнулся вперёд. Стоявший возле ямы человек и охнуть не успел - Авсоний вонзил кинжал ему в грудь. Оттолкнув от себя мёртвое тело и вырвав из раны клинок, он подошёл к самому краю ямы и грозно произнёс:
- Оставайся там или умрёшь!
Рядом с Авсонием возникла фигура Петра, который с неприкрытой враждебностью смотрел на человека в яме, угрожающе подняв руку с зажатым в ладони кинжалом. Тот замер, низко опустив голову, чтобы скрыть лицо, и выставил перед собой руки ладонями вперёд, показывая, что подчиняется. Авсоний, гневно глядя на неподвижную фигуру в яме, сурово спросил:
- Вы не христиане и всё же выдаёте себя за них. Почему?
- Так нас никто не беспокоит, – послышался снизу неожиданно спокойный голос.
- Что вы сделали с этими людьми? Почему они не выходят из этой ямы? – задал очередной вопрос Авсоний.
- Мы пустили им кровь.
Авсоний перевёл взгляд на юношу и девушку, по-прежнему неподвижно лежащих на дне ямы.
- Ты лжёшь, - произнёс Авсоний. – Я не вижу крови!
- Мы пускаем кровь из шеи со стороны спины. Она уходит в землю. Даже следов не остаётся.
- Отчего они замолчали? – спросил, кивая на дно ямы, Пётр.
- У них не осталось сил. Они скоро умрут, – прозвучал хладнокровный ответ.
- Зачем вы это делаете?
- Чтобы они не кричали, когда мы принесём их в дар Гекате.
- Где ваш жертвенный алтарь? – продолжал допытываться Авсоний.
- Здесь недалеко. В одной из пещер.
- Сколько там людей?
- Ещё двое.
- Покажешь нам место. Сейчас мы поможем тебе выбраться.
Внезапно Пётр встревожился и тронул Авсония за плечо.
- Бежим отсюда, - прошептал он на ухо Авсонию, - этот человек слишком спокоен. Но самое странное, что он отвечает на наши вопросы. Они ни с кем не говорят. Только убивают.
- Ты думаешь, он завлекает нас в ловушку? – понял Авсоний.
Пётр не ответил. Напряжённо во что-то вслушавшись и бросив на ходу:
- Туда, скорее! – Пётр бросился бежать.
Авсоний рванулся следом и явственно расслышал приглушённые проклятия и топот погони за спиной. Он бежал так быстро, как не бегал никогда в жизни, бежал от опасности, невидимой, но от этого более жуткой, заставляющей сердце бешено стучать и лихорадочно гнать кровь по жилам. Мокрые колючие ветки в кровь исхлестали им обоим лица, когда наконец они вырвались из чащи и помчались вдоль берега к лодке.
Ожидавший их Павел, вскочив на ноги, что-то кричал им, неразличимое за шелестом дождя и яростным шумом крови в ушах, и размахивал руками. Авсоний на ходу обернулся и в ужасе увидел, как из леса один за другим выбегают люди с перекошенными злобой лицами. Павел, взрывая ногами песок, торопливо столкнул лодку в воду. Пётр, а за ним и Авсоний с разбегу ворвались в озеро и, усиленно помогая себе, загребая воду обеими руками, быстро приблизились к лодке, которую Павел отвёл от береговой отмели.
Едва они, судорожно выдыхая воздух из горящих от бешеной гонки лёгких, ухватившись за борта, перевалились внутрь лодки – Пётр первым перебросил своё тело через борт и помог забраться Авсонию, - Павел мощными гребками стал стремительно увеличивать расстояние между ними и преследователями – двумя десятками вооружённых людей, столпившихся на берегу и провожающих их взглядами, полными ненависти.
Глава 15: Босфор. Лагерь Криспа.
Криспа среди ночи разбудил негромкий звук. Моментально проснувшись, он схватился за меч, который всегда лежал подле него, когда он спал. Полуобнажённый, он вскочил с постели и направил острие меча в ту сторону, откуда ему послышался звук, его разбудивший. В дальнем углу шатра стоял человек, лица которого рассмотреть, как ни старался, Крисп не мог, поскольку оно было обмотано куском ткани. Спокойно опущенные вдоль тела руки были пусты, меч незнакомца висел у него на боку в ножнах, пристёгнутых к поясу. Не сводя настороженного взгляда с незваного гостя, Крисп резко спросил:
- Что ты здесь делаешь? Как ты смог пройти охрану?
- Не только я, - раздался в ответ глухой голос.
Рука незнакомца, слегка приподнявшись, указала вниз. Крисп только сейчас заметил ещё одного человека, лежащего на ковре. В его шее торчала рукоять кинжала, но, судя по вздымавшейся груди, он был ещё жив.
- Ты его убил? – Крисп вперил жёсткий взгляд в странного посетителя. – Зачем?
- С твоего позволения?.. – незнакомец, приподняв открытые ладони, дождался короткого кивка Криспа и нарочито медленно подошёл к столику со стоящими на нём медной амфорой и наполненным вином кубком. Взяв кубок, он наклонился над раненым, лежащим на полу, и влил ему вино в рот. Крисп, колебавшийся, не вызвать ли ему охрану, напряжённо наблюдал за действиями загадочного гостя. В уголках рта раненого показалась пена, он дёрнулся в агонии и, вытянувшись, затих. Незнакомец поклонился и, прихватив с собой амфору и кубок, выскользнул из шатра.
Крисп задумался. Его пытались отравить, это ясно. И, похоже, это пытался сделать именно тот, кто сам же от яда, приготовленного для Криспа, и погиб. Крисп ещё раз брезгливо глянул на лежащее на ковре мёртвое тело. Незнакомец спас ему жизнь и ушёл, ничего не требуя взамен. Кто же он, его спаситель?..
Накинув на плечи плащ, Крисп вышел из шатра. По всему лагерю разнёсся его грозный голос:
- Начальника охраны ко мне!
Не успел он вернуться в шатёр, как туда буквально ворвался тот, кого он временно поставил во главе своей личной охраны вместо Артемия.
Крисп указал мечом на мёртвого человека и отрывисто приказал:
- Двадцать пять ударов каждому, кто нёс дежурство. После их наказания отправишься обратно в легион. Я найду более достойного начальника охраны, который не будет спать в то время, когда меня намереваются убить.
- Цезарь! – начальник охраны вытянулся в струнку. Затем поклонился и вышел.
У входа он едва не столкнулся с Квирином. Тот вбежал в палатку главнокомандующего полуодетый, с мечом в руках. Увидев, что его друг невредим, он вложил меч в ножны и вопросительно приподнял брови, указав взглядом на мертвеца. В ответ Крисп пожал плечами и коротко пересказал ночное происшествие, пока легионеры выносили тело. Квирин мрачно выслушал и, повинуясь приказу Криспа, отправился наводить порядок в пришедшем в волнение после быстро распространившейся вести о покушении на командующего лагере.
- И найди мне к утру надёжного начальника охраны! - крикнул ему вслед Крисп.
Его не оставляла мысль, что убийца явно имел сообщников в лагере. Но кто они и почему хотят его смерти? Скорее всего, они не удовлетворятся первой неудачей и предпримут новые попытки убить его. Необходимо выявить и обезвредить их, но как? Следует посоветоваться с Квирином – только ему Крисп доверял безраздельно.
Пожалуй, надо бы освежиться после треволнений ночи. Обычно по утрам для него грели воду, но сегодня Крисп решил изменить своим правилам и искупался в море, хотя вода ранним утром была ещё холодной.
Чувствуя прилив сил, он вернулся в шатёр и начал готовиться к предстоящему маршу – наутро его армия должна была выступить в сторону Хрисополя, где его уже ждал отец со своими легионами. Но сегодняшний день ещё не исчерпал своих неожиданностей, как оказалось. Крисп успел только развернуть пергамент с картой, когда ему сообщили о некоем посланнике, желающем его срочно видеть, но отказывающемся сообщить своё имя охране – он заявил, что имя своё назовёт только самому главнокомандующему.
Посомневавшись, Крисп всё же велел впустить посланника. Перед ним предстал худощавый мужчина лет пятидесяти со смуглым лицом и густой бородой с проседью. Он почтительно поклонился Криспу, но продолжал молчать, пока Крисп не отпустил жестом стражу, и они не остались наедине.
- Моё имя Парвиз, - сказал он, - я посланник царя царей. Мой повелитель Шапур шлёт тебе поклон и называет своим братом.
Крисп усмехнулся.
- Вероятно, из братских чувств персидский царь и нападает на наши провинции. Совсем недавно император упоминал об этих набегах с крайним неудовольствием.
- Мы знаем, что думает твой великий отец, император Рима, - последовал учтивый ответ посланника, - и мы знаем, что лишь война с Лицинием остановила поход ваших легионов на Персию. Но позволь сказать. Твой отец не понимает выгоды дружества с Персией. А ведь вместе мы могли бы покорить весь мир! Царь царей надеется, что ты будешь мудрее своего отца, – с низким поклоном вкрадчиво заключил посланец.
Крисп, догадавшийся о резонах этого тайного посольства, с трудом сдержал гнев.
- Ты предлагаешь мне пойти против моего отца? – в упор спросил он.
- Я предлагаю тебе от имени царя царей трон Рима. Если ты согласишься, мой повелитель даст тебе караван с золотом и сто тысяч достойных воинов.
- Трон Рима? – Крисп устремил жёсткий взгляд на перса, и на лице его появилась недобрая усмешка. – Что ж, это совсем неплохо. Вот мой ответ: в тот день, когда я стану императором, моя армия немедленно двинется на Персию. И тогда царь Персии лично ответит мне за это оскорбление. Передай своему царю мой ответ в точности. А теперь прочь отсюда!
Услышав восклицание Криспа, в шатёр вбежали несколько стражей. Крисп знаком показал, чтобы они вывели посланника. Тот, несмотря на мелькнувший в глазах испуг, с достоинством поклонился на прощание.
- Шапур, - в ярости пробормотал Крисп, - надеюсь, придёт день, когда мы с тобой встретимся. Приведите ко мне Уросия., - бросил он оставшемуся в шатре стражу.
- Ты отлично справляешься с обязанностями лекаря, - похвалил Крисп мгновенно появившегося, словно ожидавшего поблизости, что его позовут, Уросия. - Демиус не может писать – у него обожжены руки. Он мне говорил, что ты хорошо владеешь письменами. Это правда?
Уросий молча согласно склонил голову.
- Тогда пойди к Демиусу и возьми у него всё необходимое для письма. Потом возвращайся сюда. Я продиктую послание к императору.
Уросий ещё раз поклонился и торопливо вышел.
Крисп же пока собирался с мыслями. Следовало известить отца о посещении персидского посла и сделать это как можно скорее. Если император узнает об этом от других, у него могут возникнуть сомнения в его преданности. Отец был всегда к нему благосклонен, но не раз подчёркивал, что не простит измены.
Именно этими соображениями и опасениями руководствовался Крисп, диктуя текст быстро вернувшемуся с принадлежностями для письма Уросию:
- Величайшему из императоров, славному Флавию Константину от его почтительного сына и преданного слуги, Флавия Криспа, - Крисп чётко выговаривал слова, рассеянно наблюдая за тем, как ровно ложатся буквы на пергамент из-под пера его нового писца; удовлетворённо кивнув и с одобрением похлопав Уросия по плечу, он продолжил: – Сразу два неприятных происшествия случились с нами сегодня. Ночью нас пытались убить, - Крисп не заметил, как вздрогнул при этих словах Уросий, - а утром нас посетил посол царя Персии с бесстыдным предложением выступить совместно с его армией против светлейшего императора. Персидский посол был в гневе нами изгнан с повелением передать своему вероломному царю, что он лично ответит нам за оскорбление нашего отца и повелителя, о чём и ставим в известность светлейшего императора. Наши легионы выступают завтра и предстанут пред очи нашего отца и властелина на третий день, как и было нам приказано.
Крисп бросил на Уросия короткий взгляд и добавил:
- На этом всё. Я не люблю длинных писем. Запечатай моей личной печатью и доставь его императору сам. Ты достоин этой чести. И ты мне нравишься. Я попрошу императора оставить тебя в моей армии, если ты этого хочешь. Подумай над моими словами, - Крисп отцепил о пояса личную печать и вручил её Уросию.
В этот миг появился Квирин с сообщением, что нашёл нового начальника охраны и хочет, чтобы Крисп сам переговорил с ним.
- Оставь печать на столе, - повелел Крисп Уросию, покидая шатёр. Проводив его угодливым поклоном, Уросий достал ещё один кусок пергамента, спрятанный на груди, и стал быстро что-то писать, явно спеша и с беспокойством оглядываясь на вход. Закончив, он запечатал оба пергамента личной печатью Криспа и, прихватив их собой, покинул шатёр.
P.S. к главам 11-15.
Здесь единственное более-менее значительное изменение - текст письма Криспа к отцу. В традициях тогдашнего эпистолярного жанра было обращение в третьем лице к адресату и множественное число при назывании себя - того, кто писал, т.е. автора письма (есть теория, что традиция обращения на "вы" именно из этой особенности древних текстов и появилась). Поэтому текст послания теперь звучит так (ремарки (авторские слова) опущены здесь, но присутствуют в тексте):
Величайшему из императоров, славному Флавию Константину от его почтительного сына и преданного слуги, Флавия Криспа. Сразу два неприятных происшествия случились с нами сегодня. Ночью нас пытались убить, а утром нас посетил посол царя Персии с бесстыдным предложением выступить совместно с его армией против светлейшего императора. Персидский посол был в гневе нами изгнан с повелением передать своему вероломному царю, что он лично ответит нам за оскорбление нашего отца и повелителя, о чём и ставим в известность светлейшего императора. Наши легионы выступают завтра и предстанут пред очи нашего отца и властелина на третий день, как и было нам приказано..
