В древности слову приписывали сакральное значение. В нашем перенасыщенном вербальной коммуникацией мире очень легко наговорить лишнего или, наоборот, не заметить главного, считает Мария КРУПНОВАОдной из самых пугающих фраз моего детства была «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». Я до сих пор ловлю себя на мысли, что хотела бы говорить меньше, да лучше. Выверять длину и содержание фразы семь раз гораздо нужнее и важнее, чем метраж ткани в портновском деле.
Есть замечательный тест Николая Типатова про слова и на словах же основанный (его вариацию ELLE публиковал в сентябрьском номере в рубрике «Душа нараспашку»). Человека просят написать сначала шестнадцать слов-ассоциаций, которые немедленно приходят в голову. Затем каждые два слова объединяются словом-ассоциацией, и так до конца, пока на листе бумаги не останется одно-единственное слово. Первый ряд слов характеризует детство человека, второй — его юность, третий — зрелость, четвертый — будущее, а последний пятый — настоящее. В одно слово можно уместить всю жизнь. Упаковать, как в вакуум. Чернила высохли, губы сомкнулись — диагноз поставлен. У моего друга на бумаге осталось слово «кастрюля» — в тот момент он как раз начинал бизнес по дистрибуции посуды.
Пусть говорят
Если учитывать, что мысли материальны, то наши слова — это какая-то гиперреальность, сгустки материи, которые оседают на бумаге, попадают в ушные раковины и отпечатываются на сетчатке. Наверное, поэтому бывает так больно всего от одного-единственного «уходи» или «ненавижу».
«Как ты?» — «Плохо». В ответе заключена маленькая горестная вселенная, чьи-то несбывшиеся мечты и обманутые надежды, поражения и утраты. «Как ты?» — «Отлично!» В этом слове солнечный день, улыбки близких и, скорее всего, взаимная любовь. А в ответе «нормально» концентрируется покой серых будней, равнодушное полусчастье.
Помню, как в поисках реальных речевых ситуаций я отправилась в центральную московскую кофейню, заказала два кофе сразу и начала слушать, что говорят непохожие люди.
Удивительно, но мне даже не пришлось напрягать слух. Соседки справа громко обсуждали историю своей подруги, которая встречается с женатым мужчиной. Девушке было восемнадцать, мужчине, как водится, сорок два, и она — о боги! — не собиралась уводить его из семьи.
Слева наискосок барную стойку оккупировали дети трех возрастов, играя с водруженным на стойку букетом. Самая маленькая, лет пяти с небольшим, преданно заглядывала в глаза огромному бармену: «А у тебя печенка не болит?» Ох, ведь наверняка болит!
Прямо передо мной иностранная пара среднего возраста мучилась за необъятных размеров столом: приходилось перекрикивать назойливую лаунж-музыку. Они обсуждали бизнес-проект. Три истории, три разговора, три речевые модели. Дети были самыми откровенными. Подруги-сплетницы — самыми эмоциональными, иностранцы — детальными. И никто не шептал. Слов, громко заполняющих общее пространство кофейни, не боялись. У каждого был лишь свой набор, свои приправы в виде тембра, интонаций, пауз — как список ингредиентов к обеду.
Елена Васильевна Проскурякова, доцент кафедры сценической речи ГИТИСа и педагог по сценической речи в Школе Драмы Германа Сидакова, характеризуя речь человека, ссылается на Чехова. Давным-давно драматург писал: «Послушайте, как неубежденно говорят люди убедительные слова. Слово человека имеет смысл, звук. Слушайте смысл, и вы не узнаете человека. Слушайте звук, и вы узнаете человека». Проскурякова называет речь визитной карточкой, позволяющей составить общее впечатление о человеке. К признакам богатой, красивой, правильной речи относятся окраска тембра, громкость, скорость и плавность течения речи, чистота артикуляции, диапазон голоса, владение нормами литературного произношения. Так, например, тембр голоса может сказать о человеке очень многое. Как правило, низкий тон говорит о расслабленности, покое, достоинстве. Оживленная, бойкая манера говорить свидетельствует об импульсивности, уверенности. Заметные колебания скорости речи обнаруживают недостаток уравновешенности, неуверенность, легкую возбудимость. Сильные изменения в громкости свидетельствуют об эмоциональности и волнении собеседника.
Еще одно интересное наблюдение Проскуряковой: ясное и четкое произношение слов указывает на внутреннюю дисциплину, потребность в ясности и… на недостаток живости.
Личный багаж
Представьте, что все слова, произнесенные за день в большом городе, кружатся ночами по улицам, паря над высотками и оседая на мостовую. Города болтливы по-разному. Нью-Йорк с рождения знает десятки наречий, которые звучат в нем громко и концентрированно. А вот Рейкьявик тих и спокоен. Да и внутри карты города слова звучат по-разному. В районе московского бизнес-центра Сити лексика преимущественно деловая, в то время как Патриаршие пруды дышат романтикой разговорного стиля.
Словарный запас и сопутствующие речевые характеристики — это тот жизненный опыт, который крепится за плечами каждого, котомка мудрости, которую открываем и наполняем заново каждый день, иногда проводя в ней ревизию. Ведь наша речь меняется. Этого нельзя не заметить. Как только мы покидаем одну социальную группу, просто меняем работу или переезжаем в новый район, лексикон обогащается или мельчает. Смешно, но трое из пяти моих друзей, услышав произнесенное мной «пигалица» в чей-то адрес, спросили, что это. В основном богатство речи определяется тем, сколько языковых единиц — слов — находится в обиходе говорящего. Эллочка Щукина из «Двенадцати стульев» довольствовалась тремя десятками междометий. Скорее всего, ее беседа с Далем, в чьем словаре под 80 тысяч единиц, была бы попросту невозможна.
Вспомните потрясающий фильм «Любовь и голуби», где наложение «Ешкин кот» и «Людк, а Людк?» на псевдоинтеллигентную речь Раисы Захаровны дает эффект бомбы. Комедия Меньшова отчасти и превратилась в мощный антидепрессант из-за смешения стилей речи. Раиса Захаровна запрещала Василию ругаться, вот он и сбежал обратно, туда, где можно, — домой.
Мы подвержены влиянию друзей и близких, перенимаем их словесные привычки. Я знаю семью, в которой до смешного одинаков набор общеупотребительных фраз. Попадая к ним в гости, я через несколько часов начинаю разговаривать по той же схеме. «Стол закрыт» (в смысле стол накрыт) — это заразительно.
Реально ли воспитать в себе мастера красноречия? Конечно да. Проскурякова считает, что можно не только посещать курсы речевого мастерства и риторики, но и учиться самому: например, слушать записи талантливых артистов. Елена Васильевна уверена, что воспитывать голос и речь в отрыве от слуха нельзя. Соглашусь: у меня есть знакомая Даша, у которой прекрасный словарный запас, но огромные проблемы с интонациями: больше десяти минут подряд ее невозможно слушать — начинает болеть голова. Кстати, эталонами звучания Проскурякова считает голоса Людмилы Максаковой, Веры Васильевой, Юрия Яковлева, Владимира Зельдина и Аллы Демидовой.
Жизнь других
Классе в восьмом я прочитала примерно следующее: сколько языков знаешь, столько жизней проживешь. Меня так взбудоражила эта фраза, что я в буквальном смысле засыпала над чужеземными грамматиками. Так вот, жизни в испанском, французском или белорусском совершенно разные. Испанский отражает постоянную сиесту, гул баров и кафе Барселоны, визг моря и шумную толпу, для которой зачастую жизнь — это фланирование по улицам между интересной работой и отдыхом на муниципальном пляже. Франция сложнее: тут вам и давление многовекового опыта первой столицы мод и гастрономии, смесь фламандской серьезности и прованской легкости, отягощение парáми лучших вин мира, стук корзинки о велосипедный багажник и суетливый Париж с его флагманскими универмагами. Белорусский — легкое дыхание маленькой страны с множеством озер, нестабильной экономической ситуацией и гнетом тирании, в которой свободу слова, как известно, презирают и всячески ограничивают.
Особенно ярко языковые различия проявляются, когда ты путешествуешь и говоришь в стране на ее наречии. Сначала тяжело, страшно и странно, потом барьер взят и напряжение медленно отпускает. Мозг начинает работать совершенно по-другому уже через пару недель — если вы, конечно, действительно разговариваете.
Некоторые языки так отличаются от языков других народов, что достаточно одного слова, чтобы определить, где свои, а где чужие. Известно, что сразу после освобождения Нидерландов в 1945 году местное население опознавало переодетых немецких солдат, предлагая им произнести название Гааги.
Вьетнамский язык, в котором у каждой гласной шесть тонов, практически недоступен тем, кто лишен музыкального слуха, — его учат по нотам. Туристы с разговорниками требуют в ресторанах «фо» — падшую женщину вместо «фо» — супа. Вьетнамцы привыкли.
«Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести» — вот где самая настоящая дипломатия.
И точно: иногда с помощью словесной конструкции можно предотвратить вооруженный конфликт. А можно завладеть вниманием миллионной толпы. Хотя в последнем случае к богатой речи добавляются всевозможные психологические инструменты влияния.
Нейролингвистика
Весь третий курс я просидела в Ленинской библиотеке, осваивая техники нейролингвистического программирования (НЛП, специфическая технология копирования чужого опыта) к своей весьма непростой курсовой. В библиотеке было холодно, ее продувало ветрами, в большом зале, куда меня приписали, стоял огромный бюст Ленина. На зеленом столе с зелеными же лампами, как из кинофильмов про вождя революции, громоздились стопки фолиантов разной степени свежести. Я разнимала спрессованные страницы, перечитывала абзацы по три раза и стреляла глазами по залу. В библиотеке сидели сухонькие старушки, прячущие запрещенные к проносу бутерброды под шарфики, всклокоченные седые мужчины, готовые объяснить принцип действия синхрофазотрона прямо у читательской стойки. Оказалось, что с ними можно найти общий язык — нужно было всего лишь разгадать их коды общения. Для старушек — «благодарю Вас», «позвольте». Для седых профессоров — «да, я знакома с некоторыми трудами по квантовой механике». Плюс соответствующее выражение лица и жесты.
Основываясь на языковых паттернах и сигналах тела, практикующие нейролингвистическое программирование считают, что наша реальность определяет убеждения, восприятие и поведение, и, следовательно, все это можно менять, используя особый язык. Милтон Эриксон, один из основателей НЛП, придумал специальное речевое воздействие, своего рода заклинание. В принципе, если вы хотите заставить окружающих что-то делать или наоборот, не делать, можете изучать НЛП-техники и начинать тренировать голос.
Словом...
Мне кажется, что сегодня даже возраст нужно определять не по внешним данным (тем более что современная косметология все равно не выдаст вам своих адептов), а по речи говорящего. Восемнадцатилетний юнец может вещать, как умудренный опытом старец, а зрелый мужчина в строгом костюме спровоцировать у собеседников улыбки своими ребяческими шутками. И все же одно слово — «в натуре» или «реально» — подскажет, рос человек в 1990-е, когда «Сникерс» был деликатесом, или в 2000-е, когда шоколадный батончик стал обычным школьным перекусом. «Чмавки», «лавки», «обнимашки», «печальки» и «лайкать» — примета нашего сурового времени. Интересно, что напишут лингвисты и филологи лет через 50, анализируя сегодняшнюю жизнь по нашему словарю? По статистике ребенок начинает говорить в полтора года (девочки раньше, мальчики позже). С этого момента начинается совсем другая жизнь. Открытая, сильная, та, где можно выразить желания и предъявить требования (удивительно, но большинство детей сначала говорит «дай», а не «мама» и «папа»). Но также нужно уважать чужие желания и нести за сказанное ответственность. Одновременно же из жизни исчезает определенная загадка. Оттого ли так невыносимо притягательно смотреть старые фильмы, что в них можно додумывать, изобретать, догадываться: что бы сказали герои или что бы на их месте сказал ты?
Наша речь — наше богатство. Буквари не врут, в словах скрыта большая сила. Никогда не задумывались над эффектом невзначай высказанного комплимента? Внутренности не сжимались от вырвавшихся в сердцах ругательств? Меня смешит выражение «сейчас много говорят о…», потому что сейчас в принципе много говорят. Обо всем. Наша цивилизация слишком болтлива. При этом в ней мало действительно хороших ораторов. Елена Проскурякова рассказала мне, что как-то она смотрела фильм о первой волне отечественных эмигрантов и была потрясена красотой русской речи, которую они смогли сохранить. «Сегодня в России эти интонационная гибкость, подвижность, мелодичность уже потеряны. На смену им пришли иные ритмы».
Я люблю слово «обусловленный» — предопределенный. В нем целый космос, ибо в слове причина всего. Помните, как начинается первая строка Евангелия от Иоанна в Новом Завете? «В начале было слово». В общем-то, словом все и закончится. И очень хочется, чтобы словом хорошим..
