120 лет назад в глухом белорусском Витебске родился человек, подаривший нам доброго и наивного джина Гассана Абдурахмана сына Хаттаба, более известного, как старик Хоттабыч
О путях и попутчиках
Художественная реконструкция. Основано на реальных фактах
«Память об этом вечере, пожалуй, самое дорогое воспоминание в моей достаточно долгой литературной жизни»,
Лазарь Лагин, «Жизнь тому назад»
Лазарь Гинзбург (он же Л. Лагин) и его детище
- А, Лазарь воскрешающий! – высокий, бритый под машинку мужчина лет тридцати схватил за рукав шинели стоящего на пороге юношу и буквально втянул его в свой гостиничный номер. - Проходи дорогой, раздевайся.В середине 1920-х годов Владимир Маяковский изъездил со своими творческими вечерами половину СССР. И не только читал свои стихи, но и находил молодых, перспективных литераторов. И не только находил, но и щедро делился с ними темами
Юноша, смущенно улыбаясь, стащил с головы шлем-богатырку и аккуратно положил его в угол рядом с дверью. Шинель так уложить возможности не было, поэтому она заняла почетное место на вешалке, поверх пальто хозяина.
- Я, Владимир Владимирович, ненадолго. У комиссара полка еле отпросился. Он сказал, чтобы я к часу дня уже в роте был, что без политрука им нельзя.
- Ну, до часу – так до часу, хотя начальник мог в гости к великому поэту и на побольше отпустить.
- Так он вообще отпускать не хотел, говорит, дел по горло, не до увольнительных. Только как раз и разрешил, когда я сказал, что сам Маяковский в гости пригласил.
Номер был не по-революционному богатый. Целых две комнаты. В одной, что поменьше, гость заметил дубовую, явно не на одного человека рассчитанную, кровать, кресло-качалку и электрическую лампу на длинной стойке. Во второй, побольше, куда они вместе и зашли, пол был застелен мягким ковром, а из мебели стояли сразу несколько стульев, огромный кожаный диван и письменный стол. На столе стояла ваза, полная мандаринов. Заметив зачарованный взгляд гостя, давно, видимо, не евшего южных фруктов, хозяин гостеприимно указал на вазу:
- Угощайтесь!
Лазарь Лагин на флоте.
Лазарь смутился и пробормотал:
- Спасибо, не хочется.
- Да ладно вам, бросьте вы свою мещанскую благовоспитанность! Будете обманывать, я не посмотрю на то, что вы меня вчера выручили. Врете – до свидания.
Юноша понял, что сморозил глупость. Особенно обидно было, что сморозил ее уже второй раз в жизни, почти один в один. Лазарю было лет десять, когда богатый сосед пригласил семью мелкого минского скобяного торговца Гинзбурага отведать только что сквашенной капусты. Еврейского мальчика одели в аккуратный черный костюмчик с матросским воротником и строго-настрого приказали вести себя воспитанно в культурном доме. В зале, через которую проводили гостей, на столе стояла почти такая же ваза с мандаринами. Фрукты были мелкие, зато их было много. «Мальчик, хочешь мандарин?», - спросил его богач. «Откажусь для начала, - решил для себя воспитанный Лазя, - а уж, как станет уговаривать…». И сказал: «Спасибо, что-то не хочется». Однако уговаривать хозяин не стал. Лазарь ел квашеную капусту и с тоской смотрел на кусочки апельсиновых корок, положенные в нее для вкуса. После того случая мандаринов он не ел несколько лет.
Дом плотогона Иосифа Файвелевича Гинзбурга и Ханы Лазаревны Гинзбург стоял в Витебске на улице Поддвинской, недалеко от устья Витьбы. Сегодня это улица Толстого.
- Владимир Владимирович, беру свои слова обратно. Я вам соврал. Я вам это сейчас докажу на практике.
— Вот это другое дело, — рассмеялся Маяковский. — Милости прошу, доказывайте на здоровье.
Молодой человек сел к столу, выхватил сверху крупный цитрус, моментально, хоть и неумело, его очистил и съел. Затем взял еще один, и еще. Поэт смотрел на это с явным одобрением.
- Ну вот, а то – не хочется… Мещанство настоящее. Строите из себя какого-то старорежимного семинариста. А сами ведь, наверняка, комсомолец. Комсомолец?
- Да, мы с товарищами организовали первую отдельную ячейку в Минске.
- Так вы из Минска?
- Не совсем. Родом – из Витебска. Отец по Западной Двине плоты гонял. Но потом денег накопил и открыл в Минске лавку.
- Ты – буржуй? – засмеялся хозяин номера.
Лазарь покраснел, но жевать очередной мандарин не перестал.
- Что вы, Владимир Владимирович, отец в лавке своей трудился как настоящий пролетарий, с утра до вечера. А почти все деньги тратил на то, чтобы детям образование дать хорошее. Нас пятеро было. Он мечтал, чтобы я музыкантом стал. А я, как гражданская началась, сразу добровольцем ушел. Сначала в партию вступил, потом товарищи сказали, что молодой еще, 17 только, тогда мы с товарищами ячейку и создали.
- Значит, в комсомол прямо из партии шагнул? Молодец. Ты ешь, мандарины, ешь, в них витамины, тебе, молодому, надо. Теперь с фруктами легче стало. Жизнь налаживается. Не то, что пять лет назад. У моей Лили тогда цинга началась, врачи сказали – нужны цитрусовые. Я весь Питер обошёл – нигде нет, еле-еле достал свежую морковку, сказали, что она тоже помочь может.
- Я помню, - сказал Лазарь, доев очередной фрукт.
- Что помнишь, - сбитый с мысли поэт уставился на гостя.
Лазарь отодвинул кучку корок, словно освобождая для чего-то место на столе, и продекламировал:
- Не домой, не на суп, а к любимой в гости
Две морковинки несу за зеленый хвостик.
Я много дарил конфет да букетов,
но больше всех дорогих даров
Я помню морковь драгоценную эту
и полполена березовых дров...
- Смотри-ка, - опять рассмеялся хозяин, - наизусть помнишь?
- Я Владимир Владимирович, много ваших стихов наизусть помню.
- Приятно. Но я тебя поблагодарить хотел. Спасибо, что за меня вчера заступился. Я же, когда ты на трибуну вылез, думал, тоже меня громить начнешь.
Лазарь опять смутился, вспомнив вчерашний вечер в ростовском литкружке, в руководстве которого он, ротный политрук Краснознаменного 27-го полка 9-ой Донской дивизии Михаила Фрунзе Лазарь Гинзбург, состоял. Приехавший в Ростов на три дня Маяковский прочитал молодым литкружковцам несколько своих стихов, после чего началось обсуждение. Шло оно в полном соответствии с тем, что писала о Маяковском в 1926 году пресса.
Главный выступавший, по фамилии то ли Кочкин, то ли Кучкин, громко махая руками объяснил собравшимся и самому гостю, что Маяковский – поэт, конечно, небесталанный, но, конечно, не пролетарский. Что он хоть и неплохой, и не буржуй, но и не пролетарий, а всего лишь «попутчик». И стихи его непонятны рабочему классу. Говорил и махал недолго, минут десять. А когда он, под жидкие аплодисменты, сошел со сцены, в зале воцарилась тишина.
- Ну что вы, Владимир Владимирович, как я мог не выступить. Ведь этот Кочкин от имени всего победоносного рабочего класса Советского Союза говорил. Вас укорял, давал оценку, и еще так снисходительно, точно это он, а не вы замечательный революционный, пролетарский поэт. И какие это ваши стихи рабочий класс не понимает? Может эти…
Взволнованный Лазарь приподнялся и опять громко продекламировал:
- Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев
вой!
Коммуне не быть
покоренной!
Левой!
Левой!
Левой!
Или это:
Ешь ананасы,
рябчиков жуй
День твой последний
приходит
буржуй!
Да мы, товарищ Маяковский, с этим стишком на приступ ходили, а он – "не понимают". Рабочий класс не давал Кочкину такого поручения. Настоящий рабочий, если даже что-нибудь и не сразу ему понятно, призадумается, постарается понять и обязательно поймет. Даже американские миллиардеры не нанимают людей разжевывать за них конфеты. По крайней мере, я еще об этом нигде не читал. Если хорошая вещь не сразу раскусывается, то только неразумный младенец ее отшвырнет…
Л. Лагин за работой.
Хозяин широко улыбался, он был явно польщен словами молодого политрука.
- Ну, спасибо, а то я от этого ярлыка «попутчик» уже устал. Знаете, в Москве один такой товарищ Корович повадился ходить почти на все мои вечера. Одет по моде, высок, собой недурен. И вот, сидит он, и время от времени гадости выкрикивает. То «Моссельпром – моссельпром», то «халтурщик». Я так к нему привык, что уж на вечер прихожу, спрашиваю: «Пришел Корович?». Мне отвечают: «Пришел, тут он». Только тогда и начинаю. Как-то он поднялся, и как закричит, пискляво так: «Маяковский, вы труп, труп, труп!» Вот ведь странно – труп – я, а смердит он. И в каждом городе обязательно найдется такой Корович. А то и не один. Так что, ругают – постоянно. А вот чтобы заступиться, как вы, таких немного. Но, извините, вам же не это интересно. Я ваши стихи прочитал. Могу сказать.
Лазарь конечно с нетерпением и с надеждой ждал суда великого поэта. Вчера, когда Маяковский пригласил его к себе в гости, он передал ему то, что было под рукой. Два своих свежих творения: отрывок из поэмы «Песня об английском табаке» и стихотворение «Отделком» («Отделенный командир»). Маяковский обещал прочитать.
- Буду говорить честно. Надеюсь, вы поймете меня правильно и не обидитесь. Первая работа, где у вас разоблачения лондонского Сити, это откровенно слабо. Недоделано. Вы просто написали и все. Над стихом надо работать, и работать долго. Пока все не выправишь. Написал стихотворение, положи под подушку. Через несколько дней извлеки из-под подушки, внимательно прочитай, и увидишь, что не все у тебя гладко. Выправь, и снова под подушку на некоторое время. Семь раз проверь перед тем, как понести в редакцию. Так вам надо с вашей поэмой поступить. А вот «я вместе с ними написал о том в Москву, где у меня знакомый есть редактор» — это сказано свободно и ново. Это я из вашего настоящего стихотворения, которое, да будет вам известно, называется «Отделком».
--Про Лондон я, честно говоря, без вдохновения написал. Надо было, и написал
