Таня
«Мама, посмотри какое солнце!
Видишь – оно падает в Неву…
Если мне спасать его придётся,
Я тебя на помощь позову!
Правда, что оно сейчас похоже
На большой, румяный, вкусный блин?
И на леденец немного, тоже,
Жалко только, что всего один…
Вот бы шоколадную конфету,
И хрустящей булки с молоком.
Чтоб быстрее наступило лето,
И чтоб наш не разбомбили дом…».
Голос рвался раненною птицей,
Бился в крест бумажный на окне.
И смотрели с фотографий лица
Молодых, подаренных войне.
Под худым, протёртым одеялом,
Посильней зажмуривши глаза,
Девочка в отчаянье шептала.
Бушевала за окном гроза,
И над непокорною рекою,
Обнимая вензеля оград,
Плакала рубиновой тоскою
На суровый город Ленинград.
Сквозь печалью залитые стёкла,
Разрывая цепь голодных дней,
Первый луч – беспомощный и блёклый
Проскользнул. Из призрачных теней
Выступили обречённой горкой
У буржуйки старенькой тома.
И казалось, что под шёпот горький
Уползала навсегда зима.
Сколько же забрать она успела,
Бросить в топку алчную — в войну!
Девочка, слабеющая, села,
Протянула руку. Тишину
Только сердце, как набат, взрывало,
Сердце, не изведавшее грёз.
Девочка беззвучно закричала,
А потом заплакала, без слёз…
И писала, плохо понимая,
Тонкою дрожащею рукой:
«Мамы нет… тринадцатое мая…».
И помедлив: «Год сорок второй…».
Беззащитные страницы раня,
Вывела на красной полосе:
«Из живых осталась одна Таня».
И ещё…, что умерли-то все…
Май другой, победой трудной пьяный,
Встретил долгожданную весну.
И народ, немыслимо упрямый,
Выиграл Великую войну!
И опять весна! И скольких в мире
Танями девчонок назовут!
Только вот… в большой своей квартире
Савичевы больше не живут…
